Зависимые - [3]

— Да нет. Я уже тоже два года как. Только не на Троицу. На Анонимных год отходил.

— Это что же? Кодировался что ли?

— Не, на Анонимных Алкоголиков, на собрания ходил. Не слышал такое?

— Не-а.

— Ну, поддерживают друг друга, разные истории про себя рассказывают. Программа у них есть — «Двенадцать шагов» называется. Типа, первый пункт — признать себя алкашом. Ну, потом — другим помогать и прочее. Молились вместе.

— Ага. Я тоже молился. Вот не верю во всю эту канитель, а молился. Точно помогает. А кодирование — это чепуха.

Серёга убедительно моргнул и кивнул головой в подтверждение сам себе.

— Давай, ешь.

Ночью — небо только малость посветлело — Михаил вернулся к своему коньяку. Он вышел покурить на террасу и сев за стол увидел перед собой бутылку. Сергей с Татьяной из приобретённой восточной вежливости не тронули её, убирая вечером посуду.

«Мог бы взять сейчас и выпить», — подумал он.

Но, конечно, не выпил. Миша привык к таким мыслям, возникающим сразу и ниоткуда. Он знал, что не выпьет, только оглянулся в сумраке и нащупал взглядом стакан на подоконнике. Этот стакан и бутылка были рядом, но, конечно, не для него, они просто так стояли. Из другой оперы. Миша был не с ними, он был сам по себе в тёмной утренней терраске у Серёги на Алтае.

Миша сидел, постукивал сигаретой по краю пепельницы и привычно наблюдал уже надоевший спор внутри себя:

— Я молчу.

— Молчишь. Знаю я, как ты молчишь. Молчит он! Ты же сам понимаешь, что это значит. Это конец. Выпьешь и — всё, конец. Не просто конец, а…

— Ну что ты орёшь? Я же молчу.

— Как-то ты так молчишь, что всё понятно.

— Конечно, понятно.

— Не понятно!

— Понятно. Всем уже давно понятно, все прикалываются над этими твоими Анонимными.

— Идиоты прикалываются.

— Посмотри на Серёгу. Рюмочку в праздник можно. А он пил посерьёзнее тебя. Просто захотел и на Троицу бросил.

— Врёт, это невозможно. Он зашился.

— Спроси у него сам.

— Он не признается. Или просто он не пьёт рюмочку в праздник.

— А что мы вдруг так разволновались? Что тут волноваться? Жизнь один хрен прожита. Тут уж волнуйся — не волнуйся… Посмотри, что осталось?

— Много чего осталось. Много. Много. Юлец остался…

— А ты к ней вообще приглядывался? Как она на тебя смотрит, как говорит с тобой… Что она думает про тебя…

— Думаешь, она лучше будет думать, если ты выпьешь?

— Лучше уже не будет. И хуже тоже. Она побольше тебя жизнь знает. У неё отец алкаш.

— Непьющий, отметим.

— У неё отец — алкаш. Мать чокнутая на руках. Да ей лучше будет, если ты поскорее сдохнешь и ей квартиру оставишь.

— Я лучше заработаю ещё на одну.

— О-о! Ты заработаешь. Ты оглянись вокруг, Мишуля. Глазки раскрой! Ты в какой стране живёшь? Бизнесмен! Тебе дают пока попастись, а потом твой вшивый бизнес ментам, а самого в тюрьму. И квартиру спустишь на адвокатов.

— То-есть, вариант один только — надраться в жопу? Да? Сразу всё решится.

— А я тебе предлагаю сразу в жопу? Я вообще молчу. Я просто против этого кривляния — запрет первой рюмки, помощь другим, спасение нариков. Это бабский бред.

— Помощь другим — бред?

— А ты спас хоть одного? Ты погляди на себя, спасителя, ты приехал устраивать их на кордон полный конопли. Это каким надо быть, а? Бизнесмен-спаситель.

— За свои деньги, между прочим, приехал…

Миша привычно слушал этот спор внутри себя. Он и правда привык. Он покорно слушался того, кто победит в очередной раз, а потом пытался объяснить, почему он это сделал. Ему часто казалось, как будто это всё скоро закончится, его перестанут отвлекать от разных интересных игр и отпустят, наконец. Он по привычке, бездумно брился, носил взрослую одежду, удивлялся, что лысеет, что стал седой, не мог поверить, что Катька уже старуха. Не мог поверить, что это она, Катька, кидалась на него, норовя по глазам, вырываясь из рук Юльца, когда Андрюшка приходил залипший. Тем более он не мог поверить, что тот страшный, твёрдый человек на диване, в Андрюшкиной одежде, у которого только родинка на ухе настоящая осталась, был его сын.

Вышел Серёга, босиком, в трениках. Лицо мятое. А тело белое, как будто сметаной натирали. Мышцы все на костях плотно сидят, сверху для надёжности и тепла мягким политы — не выпячиваются, под жирком силу скрывают. А ведь постарше Миши лет на пять. Пожалуйста тебе — русский богатырь. У него, небось, всё проще.

Хорошо, что вышел.

Сел напротив, передвинул пепельницу — консервную банку — на середину.

— Смотри, Миш, я подумал — ведь никто из наших так и не спился до конца. Вспомнить страшно, как кувыркались, и по месяцу, и всяко. А теперь, смотри — Двуногов не пьёт, Валерка не пьёт, Утопленников не пьёт, Бойко не пьёт. Букалинских ребят кого взять — там тоже никто. Мы с тобой оба. Митусов Володя не пьёт. Машку похоронил — уксусом отравилась, а сам завязал. Хотя, конечно, и поумирало немало.

— Серёг, убери её, бутылку, а? Я еле держусь, а то налью себе, а потом у вас тут до Нового года тормознусь. Мне нельзя, никакие троицы не помогут.

Серёга отнёс её в кладовку, ничего не сказал.

Покурили, потом ещё часик полежали, Серёга даже захрапел немного.

Через день Сергей перевёз его через реку. Миша оттолкнул лодку, махнул ещё раз рукой на прощанье и вышел с галечника на тропу. Шагалось вроде ничего, легко, хотя начался подъём. Миша даже заставил себя уменьшить шаг. Надо потихоньку, медленно, но без остановки, тогда часа за полтора — два, он выйдет к Белому бомчику. А дальше уже полегче будет — всё вниз и вниз.