Завидное чувство Веры Стениной - [29]

Вера могла бы сказать правду — она не просто «не торопится», а вообще сомневается, стоит ли ехать к Евгении? Но вместо этого выдавила девчоночье «а что?».

— Да я заправиться не успел, вон уже лампочка горит. Вам встречать или сами улетаете?

Вера сглотнула комок, похожий на клочок кошачьей шерсти.

— Встречать, но я… не тороплюсь.

— Понятно, — сказал таксист. Ничего ему не было понятно кроме того, что тётка с приветом — что ж, зато он успеет заправиться.

На углу Шаумяна и Ясной встали в длинную очередь машин. Вера прикрыла глаза, изображала спящую.

Беременной, ей постоянно хотелось спать. Это было первое, что принесла с собой маленькая, тогда ещё невидимая и неизвестная Лара, — сон. Вера засыпала на лекциях, специально укладывала подбородок на карандаш, чтобы голова не падала — но всё равно дремала, особенно на лекциях по истории декоративно-прикладного искусства. Тётенька-лектор была тихая и напряжённая, как дворняга, которую много и подробно били. Крепко сжатые губы напоминали беременной Стениной лавровый лист — не цветом, но формой. Чувствовалось, что у лекторши большой опыт, что она много знает о декоративно-прикладном и сама, вполне возможно, лепит глиняные игрушки или чеканит по ночам. К несчастью, чеканить слова на лекциях она не могла совершенно. До беременности Вера порой мечтала о том, чтобы у таких людей имелась кнопка, усиливающая звук. Но теперь ей даже нравился тихий шелест декоративно-прикладной речи — как будто листья опадали с лавра, убаюкивая студентку Стенину.

Теперь она приходила в университет без прежней радости. Немногие мальчики, поступившие с нею вместе, волшебным образом растворились к третьему курсу. Девочек, которые учились лучше её, Вера избегала по причине самосохранения — не для того она изгнала мышь, чтобы та вернулась в новом обличье, — а девочки, учившиеся хуже, были глупы и раздражали. Чувство, которое привело Веру сюда после школы, ослабло — теперь она скорее додумывала картины, нежели ощущала их. Старый преподаватель с жёлтой сединой вышел на пенсию. Лара внутри просила то мороженого, то орешков, то подгорелых сухариков. И даже двери парадного входа в университет казались теперь слишком тяжёлыми, неподъёмными.

В очередной день, «прожитый без славы и искусства» (кто бы знал, как это «ы-и-и» в русском переводе огорчало чуткую к любой дисгармонии Веру), она на полдороге к выходу повернула обратно, в деканат. И попросила академический отпуск.

— Зря вы, Стенина, — пожурила её замдекана. — Доучились бы свои два года. Преподаватели всегда жалеют беременных — вам же легче будет защищаться, с животиком.

Вера выслушала её и пошла оформлять бумаги. Юлька, та давно перевелась на заочное и говорила теперь о журфаке в самых пренебрежительных тонах.

— Понятно, что это не образование. Учат, как дверь ногой открывать.

К беременной Вере Юлька относилась с подчёркнутой двумя жирными чертами — как сказуемое — заботой.

Она всегда была ко мне очень добра, думала Вера, тоскливо глядя в окно на бесконечную очередь машин. Таксист барабанил пальцами по рулю, как будто исполнял этюд Шопена — Годовского.

Да, Юлька была к ней добра, внимательна, заботлива. Она любила Стенину — и этим только добавляла камней в кучу, которая и так росла с каждым годом.

Конечно, Вера тоже заботилась о Юльке — и явно, и скрыто. Не перечесть, сколько раз она врала по её просьбе и матери, и поклонникам.

Копипаста была крайне неопрятна во всём, что касалось денег, — занимала и не возвращала, свои же хранила в сумке в виде мятых комков, принимать которые согласилась бы не всякая продавщица. В суровые годы безденежья Вера иногда подкидывала в Юлькину сумку такие же комки — и наивная Калинина всякий раз ликовала, обнаружив смятую десятирублёвку:

— Я ж тебе говорила, Верка, — у меня всегда есть деньги!

Да, Вера много что делала для своей подруги, но Юлька умудрилась сделать ещё больше — причём легко, на ходу, как, собственно говоря, и совершаются всегда самые важные дела.

Лишь только Евгения выросла из своих первых ползунков, как они тут же были сложены в особую коробку, на которой Юлька написала красным фломастером «Вере». Коробка пополнялась месяц от месяца, Евгения росла параллельно с Вериным животом.

Прежде мужчины в жизни Веры напоминали проходных героев в какой-нибудь торопливо написанной книге — как только они надоедали автору, так тут же исчезали, не оставив ни одной лазейки, чтобы вернуться. Но когда появился Гера, ему отвели особую роль, и никого не интересует, понравится он лучшей Вериной подруге или не понравится. И это тоже было очень важно — что Копипаста это поняла.

Ну, а самое главное Юлька сделала для Веры потом, в самое жуткое время…

Такси наконец подъехало к свободной колонке, и водитель крикнул в окно:

— Девяносто второй, пистолет!..

Вера смотрела в окно на человека в красной куртке, который заливал бензин, и отсчитывала цифры на счётчике, как последние секунды своего счастья.

…Смирившись с грядущим отцовством, Гера познакомил Веру со своей мамой — учительницей музыки. Лидия Робертовна принимала их в трёхкомнатной квартире на улице Бажова — Вера не решилась спросить, почему Гере нужно снимать жильё, если мама устроилась так вольготно.