Завидная наша судьба - [81]

В боях за Музикас были острые моменты. Гвардейцы совершили здесь немало подвигов. Пулеметчик Звягинцев, оставшись один у пулемета, до последней минуты вел огонь по вражеской пехоте, стремясь отсечь ее от танков. Много вражеских солдат осталось лежать навсегда на заснеженном поле боя. Но герой был обнаружен экипажем одного из фашистских танков. Фашистская машина устремилась прямо на Звягинцева. И погиб еще один патриот — верный сын своей Родины, сражавшийся за нее до последнего вздоха.

К великой досаде, были и иные случаи: командиры двух рот 65-го полка лейтенанты Галиев и Породин не выдержали натиска врага и без приказа стали отходить. Правда, потом они эту вину искупили полностью и сражались отважно, геройски. Сдали нервы у командира батареи 45-миллиметровых орудий младшего лейтенанта Шарапова, который, видя идущую на него громаду танков, сначала принял бой, но когда осталось только одно исправное орудие, вынул из него затвор и покинул  огневую позицию. С ним тоже пришлось строго поговорить, напомнить гвардейскую заповедь: «Стоять насмерть!»

Вечером 27 декабря в мою землянку на наблюдательном пункте, расположенном на западной опушке леса в восьмистах метрах севернее деревни Лаздрувас, вошел начальник разведотдела.

— Товарищ генерал! В лесу слышится шум моторов. Наверно, немцы подводят сюда новые танки.

Вышел из землянки в траншею, прислушался. Действительно, с севера доносился шум моторов. Несомненно, танки.

— Немедленно забросить две маленькие разведгруппы в тыл противнику. Не позже трех часов ночи мы должны знать, что там.

Возвратившись в землянку, связываюсь с командармом. Докладываю о предполагаемом сосредоточении танков. У меня была тайная мысль попросить у командарма две-три батареи, а может, и целый полк противотанковой артиллерии.

— Думаю, особых оснований волноваться нет, — как всегда спокойно, отвечает Михаил Ильич. — Может, показалось, померещилось? Но вообще, смотрите сами. Какие меры нужно принять — принимайте.

По спокойному тону командарма было ясно, что ничего у него не выпросишь, а раз так, то нечего и пытаться.

Что делать? Зову командующего артиллерией корпуса полковника Чижика.

— Сколько осталось у нас в резерве противотанковых орудий?

— Ни одного!

— Тогда вытаскивайте на прямую наводку все гаубицы пятьдесят шестой и шестьдесят пятой дивизий. И немедленно!.. Ставьте их так, чтобы ударили во фланг, если немецкие танки пойдут из леса севернее Гобас.

— Слушаюсь! Но успеем ли мы вытянуть их к рассвету? А потом... Если танки прорвутся, то понимаете, что будет? Вся артиллерия двух дивизий останется у противника... Снег-то сейчас глубокий, в случае чего не успеем отвести ни одного орудия.

Поколебавшись минуту, подтверждаю свое решение: 

— Вытаскивать! Не позже четырех часов утра чтобы они заняли огневые позиции для стрельбы прямой наводкой во фланг. Выполняйте!

Трудно передать, что было пережито мной после этого приказа. Всю ночь, стоя в траншее и жадно вслушиваясь в шумы, мучительно думал... Ведь если не сумеем задержать танки, гаубицы, выдвинутые на прямую наводку, попадут в руки врага. Тогда меня наверняка ожидает суд за такое беспрецедентное использование гаубиц...

Прошло много лет, а та ночь, тревожная, полная сомнений в правильности принятого решения и оттого мучительная, свежа в памяти до сих пор. Было вдвойне тяжело оттого, что все переживал в одиночку. Я не мог, не имел права никому, даже своим ближайшим заместителям, показать малейшие признаки сомнения.

Но я не ограничился только выводом гаубиц на прямую наводку. Пришлось подумать и о создании противотанковых минных полей на важнейших направлениях возможных контратак противника и о том, чтобы прикрыть противотанковыми минами огневые позиции гаубиц и мой НП.

Но время... Его почти не было.

Своим замыслом я поделился с корпусным инженером Василием Семеновичем Стрельниковым, и этот скромный, тихий по характеру и внешне не очень внушительный человек совершил чудо. Темной ночью по глубокому снежному покрову он сумел подвезти на нужные направления противотанковые мины. Противотанковые  поля были созданы. Стрельников сделал невозможное.

^{В. С. Стрельников}

К трем часам ночи наступила полная тишина. Темно. Только изредка взлетают осветительные ракеты. Начальник разведотдела доложил, что никаких данных от заброшенной в тыл противника разведки нет.

Еле уловимые признаки рассвета заставили усилить наблюдение. Темные контуры леса, занятого противником, стали выступать из мглы все более и более отчетливо. Рев множества моторов как-то сразу ворвался в предутреннюю тишину.

— Дать сигнал по радио и ракетами о готовности к отражению атаки танков! — приказываю начальнику оперативного отдела...

Когда танки оторвались от опушки леса, мы не заметили. Увидели их уже в поле.

— Множество танков движется на нас, сосчитать трудно, — докладывает стоящий неподалеку от меня разведчик артиллерист старший сержант Ряузов.

Между прочим, у Ряузова был несомненный талант художника. После войны мы направили его учиться в Москву, он стал неплохим живописцем, написал несколько картин, и среди них полотно, отобразившее этот памятный бой.