Завидная биография - [42]

— Нет, не слышно… — сказал он наконец. — Ну что же, если утром не вернутся, будем принимать меры. А пока — спать.

— Есть, товарищ начальник, — ответила Майя и попробовала улыбнуться. Но улыбки не получилось, и она, вконец расстроенная, пошла к большому дому.

А утром, перед самой линейкой, донеслась из леса далекая-далекая песня. Сначала Майя подумала, что это просто почудилось ей, но песня близилась нарастая. Она звучала все яснее и громче, и по мере того, как приближалась песня, возвращался к Майе потерянный было покой.

Да и в самом деле, о чем теперь тревожиться? Девочки идут домой и поют — значит, все хорошо!

И вот прозвучал горн. Отряды выстроились на линейку. Начался новый лагерный день.

Когда шестой отряд отдавал рапорт, из леса, наконец, показались старшие девочки, наделавшие столько тревоги.

И хотя никто не давал команды «вольно», все головы разом повернулись в их сторону, и рапорт пришлось прервать.

Колонной по два девочки подошли к линейке. Тут Гога Беликова, низенькая, живая, светловолосая девочка, которая до того шла рядом с вожатой чуть впереди отряда, повернулась лицом к колонне и, продолжая шагать в ногу со всеми, лихо скомандовала:

— Второй отряд на месте — раз-два, раз-два — стой! Налево шагом марш! Отряд, стой! Равняйсь! Смирно!

Так, прямо с похода, немного усталые, со следами утренней росы, припорошенной дорожной пылью, на ногах, с тяжелыми рюкзаками за плечами, девочки заняли свое место на линейке. Вид у них был гордый я независимый.

Рапорт второго отряда ребята слушали с особенным интересом.

По правде говоря, это был не рапорт, а целый рассказ о походе. Но Гога Беликова — председатель совета отряда — так ловко вставляла в свой рассказ всякие звучные выражения и слова, вроде «чрезвычайное происшествие», «на марше», «бивак», «дневка», что он и в самом деле был похож на рапорт, и даже Майя, не любившая лишних разговоров на линейке, ничего не могла возразить.

А вспомнить девочкам было о чем: они записали рассказ настоящего партизана, собрали богатый гербарий, видели следы лося, нашли залежи гончарной глины, поймали ужа в метр шестнадцать сантиметров длиной и, наконец, заблудились, опоздали и ночевали в колхозе, потому что, как сказала Гога, «не к чести наших мальчиков, путевые планшеты, над которыми семь мудрецов пролили столько пота, не имеют ничего общего с действительностью… Вот!»

При этом Гога слегка поклонилась и так язвительно стрельнула в сторону Владика хитрыми глазами, что все невольно посмотрели на него и увидели, как сквозь загар выступили на его лице большие коричневые веснушки, а потом уши, шею и даже руки залила густая пунцовая краска.

«ХРАМ СЕМИ МУДРЕЦОВ»

«Семь мудрецов» — это прозвище еще во время отрядной междоусобицы слетело с острого Гогиного языка и прочно укрепилось за первым звеном первого отряда. Когда наступил мир, прозвище это старались не вспоминать, и теперь, вытащив его из архива да еще на лагерной линейке, Гога явно давала понять, что военные действия между первым и вторым отрядами возобновляются.

Это, конечно, был дерзкий вызов. Но ничего особенно обидного в самом прозвище не содержалось, и если бы не язвительный тон, которым девочки произносили эти слова, звено могло бы даже гордиться таким названием.

В первом звене действительно числилось семь человек, и, по общему мнению ребят и вожатых, это были самые серьезные, самые знающие и самые дружные мальчики во всем лагере.

Любое порученное дело они выполняли добросовестно и аккуратно, и Геннадий Михайлович еще в самом начале смены объявил звену благодарность за отлично составленные планы лагерных строений и карту территории лагеря.

Эта серьезная, по-настоящему нужная работа, которую мальчики выполнили с большим знанием дела, с первых же дней так крепко связала семерку друзей, что с тех пор они так и остались неразлучным «картографическим звеном» лагеря. И своей и отрядной работы «картографам» хватало. Они редко сидели сложа руки и в словесной перепалке почти не участвовали. А если говорить о картах, то в чем, в чем, а уж в этом деле у первого звена первого отряда в лагере равных не было.

Тем обиднее прозвучало язвительное замечание Гоги, которая — это знал весь лагерь — всегда говорила только правду.

И сейчас же после линейки в отрядах и звеньях начались расспросы и разговоры. Невидимая трещина обиды и недоверия уже грозила расколоть весь лагерь… на два лагеря.

Старшая вожатая тут же заметила эту невидимую трещину и сразу после купанья вызвала в штаб вожатую второго отряда Нину Новокшонову.

О чем они говорили там, что рассказывала Нина о походе, никому неизвестно. Но зато от слова до слова можно восстановить разговор, происходивший в то же утро в круглой комнате, которую Гога окрестила «храмом семи мудрецов».

Комната эта помещалась в башне и имела несколько необычный вид. Четыре стрельчатых окна, выходившие на четыре стороны света, щедро освещали эту просторную комнату со сводчатым потолком, и ее обитатели могли видеть все, что делалось на реке и на лагерной площадке.

Посредине комнаты стоял самодельный семиугольный стол, сбитый из досок и покрытый сверху листом фанеры. Этот стол сделал правофланговый звена Миша Залетаев — высокий, сильный, неразговорчивый мальчик. При первом знакомстве он казался ленивым и медлительным. Но те, кому довелось приглядеться к нему поближе, знали Мишу как самого прилежного и трудолюбивого пионера первого звена.