Заветы Ильича. «Сим победиши» - [238]

Кругом стояла тишина. Все казалось обычным как всегда. Но было кое-что и необычное, тревожное: освещенные окна наверху. Кто бывал в Горках, знал, что в это время окна не должны быть освещенными… И другое: на мой вопрос, где тов. Пакалн, начальник охраны, дежурный товарищ ответил, что Пакалн наверху…

Бухарин не возвращался… Вдруг резко с размаху хлопнула дверь внизу… И через секунду, не успел я выбежать на площадку, как раздался чей-то ужасный, ни с чем несравнимый крик, который без слов говорил о том, что в большом доме случилось что-то непоправимое»¹³⁷⁸.

Запись врачей лишь уточняет часы: в 16 часов приехали Фёрстер и Осипов; в 16.45 Осипов осмотрел больного — цвет лица хороший, пульс 86 в минуту хорошего наполнения, деятельность сердца правильная; в 17.15 В.И. осмотрел Фёрстер и не отметил ничего нового; в 17.30 дыхание участилось, пульс 90, температура 37е; 17.45 дыхание прерывистое, неравномерное; 18.45 глаза открыты, два-три глубоких вздоха, температура 42,Зе, внезапный прилив к голове… 18.50 остановилось дыхание. Голова откинулась назад, резкая бледность покрыла лицо».

27 января Леонид Борисович Красин написал жене письмо. «И горе и скорбь невыразимая, но и сознание чего-то неизъяснимо великого, точно крыло Истории коснулось нас в эти жуткие и великие дни.

…За несколько часов до смерти В.И. у меня был один из врачей, живших в Горках, и передавал о значительном улучшении в физическом состоянии В.И., хотя тут же прибавлял, что случайное разрушение какого-нибудь сосуда может вызвать дальнейшее прогрессирование паралича и даже смерть. Так и вышло: кровоизлияние в области четыреххолмия парализовало дыхание, и смерть наступила моментально.

…Мука В.И. состояла в неспособности самому припоминать слова и говорить что-либо. Он был буквально в положении человека, на глазах у которого происходят понятные ему события, надвигается какое-нибудь несчастье, он видит это все и знает, как этому помочь или как это предотвратить, но у него нет способа сообщаться с людьми, он не может им ни написать, ни крикнуть о том, что видит и знает!

…Он точно выждал окончания этой безмерно затянувшейся и часто безобразной по форме партийной дискуссии, чтобы, ударив всех как обухом по голове своим уходом из жизни… выявить перед сознанием всей партии ничтожность и мелочность этой борьбы по сравнению с той потерей и переменой не только во внутренней, но и в международной обстановке, которая создается тем, что “ЛЕНИНА НЕТ БОЛЬШЕ!”»¹

«ЗАВЕЩАНИЕ»

Теоретическая и практическая деятельность Ленина переплелись между собой столь тесно, что нередко сложнейшие решения конкретных повседневных проблем заслоняли собой те теоретические выводы, которые целиком определяли данные решения. Это проявилось и в судьбе тех документов, которые составили так называемое ленинское завещание.

Их разновременное появление в свет, растянувшееся чуть ли не на четверть века (1923–1956 гг.), избыточная политизация и стремление извлечь лишь конкретные рекомендации по конкретным вопросам, нередко приводили к тому, что каждый из этих документов становился объектом сугубо самостоятельного исследования без достаточной взаимосвязи с другими. Дело дошло до того, что в широком общественном сознании чуть ли не главным в «завещании» стал вопрос о способе «перемещения Сталина» с поста генсека.

Между тем, все диктовки конца 1922 — начала 1923 года стали итогом многолетних размышлений Ленина. И логически, и содержательно они тесно связаны между собой. И тот же вопрос о «перемещении» нельзя полностью понять вне контекста всей совокупности документов того периода¹.

Основным, главным звеном в цепи сложнейших проблем, вставших в те годы перед страной, стал переход от гражданской войны к гражданскому миру. Тот, кто этого не понимает, писал Ленин, — «тот смешон, если не хуже»^13791380.

Мы принесли огромные человеческие жертвы, указывал Владимир Ильич, мы получили «довольно редкий в истории случай» для проведения коренных экономических и социальных преобразований. Теперь мы должны понять, что происходит коренная перемена «всей точки зрения нашей на социализм. Это коренная перемена состоит в том, что раньше мы центр тяжести клали и должны были класть на политическую борьбу, революцию, завоевание власти и т. д. Теперь же центр тяжести меняется до того, что переносится на мирную организационную “культурную” работу»¹.

Крайне важно было отделить этот новый этап от тех форм диктатуры пролетариата, которые сложились в годы Гражданской войны, сделать их более мягкими и преодолеть достаточно распространенное убеждение в том, что возможен «переход от войны к мирному строительству как простой переход на тех же рельсах политики»^13811382.

Из перехода страны к гражданскому миру вытекал не только крутой поворот к укреплению союза с крестьянством, но и налаживание отношений с интеллигенцией, церковью, мало того — с лояльными нэпманами и т. п. Все конкретные реформы в законодательстве, реорганизация ВЧК и прочее исходили именно из этого, ибо без гражданского мира о подъеме производительных сил, культуры, общей «цивилизованности» страны не могло быть и речи.