Заветные поляны - [58]

— Косим, косим, вместе косим трын-траву, — весело подхватил Алеша.

— Молодец! Вот так, орлы! — Леонид пожал ему руку. — До завтра, значит.

— Встретимся на трын-поляне, — пообещал мой мальчик.

Я поддержал его обещание.

— Правильно, ребята, — Леонид похвалил нас. — В деревне сейчас нечего киснуть. Вся радость на лугах. Спите спокойно. Я вас разбужу, когда надо, если петухи не сумеют поднять.

…И снова катилась над лесом луна, звезды просвечивали рассохшуюся крышу, ржали в выгоне стреноженные кони. Тихо играла гармошка. И та же девушка выводила зовущие частушки, будто не хотела признавать, что летняя ночь коротка.

…Несколько дней подряд мы ездили с деревенскими на дальний покос. И честно заработали право на отдых на виду у вечно занятых земляков. Они сами попросили запечатлеть на память эту красивую поляну, велели мне взять с собой этюдник: «На художника учился, покажи свое умение, раз приехал с инструментом».

Они работали, а я, расположившись в тени под березой, писал первый летний этюд, писал увлеченно и, пожалуй, впервые так успешно. Алеша не мешал мне. Он уже научился играть на лугу. Занятый своими неотложными делами, странствовал среди цветов и мелких кустиков, иногда тихонько разговаривая. Все, о чем читали ему зимой и много рассказывали, было рядом, живое, обласканное солнцем и доверчивое. Алеша знал, что сказать травинке, кусту, шумливой осине, ящерице и синице, потому что верил: они долго ждали его, теперь внимательно слушают и понимают.

Такие разговоры в конце концов его утомили, он начал выказывать недовольство тем, что отец занят, на сына не обращает внимания. Как бы случайно приблизился ко мне, поинтересовался, как получается. Прищурив глаза — о, мой мальчик знает, как смотреть живопись! — долго глядел на этюд, придирчиво следил за каждым моим движением. Прошел взад-вперед возле этюдника: «Папа, ты плохо рисуешь, да?»

Я молчал, говорить еще не мог. Только что думалось о том, как много проронено дней, что редко бывал в деревне и мало сделал, чтобы могли порадоваться, чаще улыбались близкие мне люди, даже дяде Ване ни разу не написал о своей жизни. Ведь все уходит, ничто не повторяется… «Дни человеческие будто трава». Где и когда прочитал эту строку, вызывающую сознание бессилия перед быстро текущим временем? Теперь я был во власти мысленно повторяемого стихотворения: «Некогда мне над собой измываться, праздно терзаться и даром страдать…» Это определяло мое настроение и ритм работы. «Некогда. Времени нет для мороки, — в самый обрез для работы оно». Может быть, я произнес вслух. И сын обиделся:

— Тебе все некогда, некогда… Ты плохо рисуешь, вот!

— Почему ты так думаешь?

— Потому что ты не разговариваешь.

Я оторвался от работы, обнял сына и почувствовал, как под моей ладонью бьется его сердце.

— Давай вместе рисовать, Алеша.

— Давай! — он побежал к рюкзаку, достал коробку с акварелью, выбрал колонковую кисть, как настоящий художник, проверив ее упругость. Положил планшет на землю и начал втайне творить. «А ты не подглядывай только!» — крикнул на всякий случай.

— Понятно. Значит, опять конкурс на лучший рисунок. — Надо же было подкрепить его старание, вызвать азарт. — Только ты, сынок, не торопись.

— Сам знаю.

Пришлось и мне начинать новый этюд. Быстро покрыл ватман акварелью — сделал перетекающую заливку, сразу же наметил кучевые облака, развесистые тяжелые кроны, стройные стога и вдалеке яркий песчаный берег, полосочку фиолетовато-синей воды, возле которой едва виднелось стадо… И где-то там сидел задумчивый пастух… Начало получилось. Сделал первый проход — нужна была еще контрастная прописка, чтобы при помощи теней, горячих бликов и сочных крапинок на рябинах, цветистыми размывами второго и третьего планов наполнить пейзаж воздухом и светом.

Увлекся новым замыслом и не заметил, как подходили любопытные люди, стараясь не помешать ни словом, ни шорохом. И вдруг услыхал за спиной сдержанное дыхание сына. Приветливо взглянул на него.

— Ты уже здесь?

А он удивился:

— Ой, как мало! Я все нарисовал. Я победитель!

— Сейчас и я закончу. Потерпи, пожалуйста.

— Ладно. Подожду. Только я все равно победил.

Алеша убежал за своим рисунком, что-то еще торопливо там подправил и поднял планшет над головой. Возвратился довольный, гордый. Долго копошился, приставляя рисунок к березе так, чтобы отсветы заходящего солнца попадали на него. Почему это делал? Знает же: нужен рассеянный свет…

— Смотри, папа!

— Вот так, завидуй, отец. — Леонид занял сторону юного художника.

— Сейчас поглядим. — Я еще не отвлекаюсь от своей работы, цепкими взглядами сравниваю этюд с натурой, чтобы сделать несколько самых ударных мазков.

— Будет, будет. И так похоже, — подторапливали женщины.

— А ничего, не зря пять лет учили, — сказала Анфиса и, подбоченясь, подошла поближе, чтобы лучше разглядеть детали. — Это кого же ты в картину пристроил? Ивана Дементьева? Так он здесь и не пасет никогда. Ну, ты даешь! Так-то, значит, чего хочешь может впихнуть, а мы гадайте.

— Нечего гадать. Все, как надо, изображено… Земля наша — рай. И люди тут — работники. — Леонид начал философствовать. — Все сущее на земле есть рай, если по-хорошему разобраться. Изображать, конечно, надо только то, что дорого, чем живешь. Тогда всем понятно будет…