«Ольга Всеславовна Дрейтгорн с душевным прискорбием извещая о кончине супруга своего генерал-лейтенанта
ЮРИЯ ПАВЛОВИЧА ДРЕЙТГОРН,
последовавшей вчера 22 декабря, в половине первого пополудни, покорнейше просит родных и знакомых…»
И прочее…
Далее они читать не стали, а поглядели друг на друга вопросительно.
– «Последовавшей вчера, 22 декабря!..» – выразительно повторила Евгения Гавриловна.
И, перекрестившись на икону, молитвенно прибавила:
– Упокой, Господи, душу раба Твоего!
Перекрестился за ней и Иван Феодорович и поник седой головой, в небывалом раздумье.
Через минуту помощник его неуверенно проговорил:
– Кого ж это он вместо себя присылал?.. С завещанием-то к вам, сюда!
– Кого? – вскинул на него глазами принципал. – А не знаем! Бог знает!
И тут же, выйдя из конторы в свои комнаты, супруги было сговорились не только что от своей Женички хранить в тайне это казусное происшествие, но без нужды никому о нём не рассказывать… Ну! Да ведь шила в мешке не утаишь!.. А уж что ж это за тайна, которую знают трое или четверо?
* * *
В тот же день, после торжественной панихиды по усопшем, нотариус Иван Феодорович Лобниченко, в присутствии официальных свидетелей передав пакет, содержавший духовное завещание покойного генерала Дрейтгорна, дочери его, Анне Юрьевне Борисовой, – заявил, что имеет на то личное, строжайшее его приказание.
Ни она и никто в этом не увидали ничего особенного.
Однако со свидетелями, подписавшими завещание и с доктором в особенности ему пришлось иметь объяснение весьма затруднительное… Что мог он показать, кроме истины?.. Как ни была она необычайна, но что возможно возразить против очевидности? Факт был неоспорим: завещания они не могли не признать. Благо, что оно, таинственно исчезнув из шкатулки покойного, оказывалось у официального лица, в сохранности и неприкосновенности. Закон был соблюдён и справедливость восстановлена.
Это было главное.
Что сказала на это вдова, Ольга Всеславовна?.. Как она приняла появление нового завещания и все сопряжённые с ним, для неё, невзгоды?
Вначале, когда эта история, очень похожая на святочный вымысел, поразила и заняла всех, до кого дошли её странные подробности, генеральша о ней говорить ничего не могла. После обморока, в который бедняжка упала, молясь ночью у гроба своего супруга, она заболела нервной горячкой и шесть недель была между жизнью и смертью. Поправившись, она уехала куда-то, – только не заграницу, – по-видимому спокойно покорившись своему положению.
Теперь, говорят, она сильно изменилась и в нравственном и в физическом отношении: притихла, часто болеет; сразу опустилась и постарела… Всё, слышно, разъезжает по монастырям, да по храмам с чудотворными иконами и служит панихиды да молебны.
