Седой старик из племени Адиге стоял за нами, опёршись на ружье и, казалось, не слушал весёлых речей, заглядевшись на верхушки своих родимых гор, тонувших в пламени и багрянице заката. Яркий костёр, зажжённый нашими усталыми, но не утомлёнными охотниками, картинно поднимал вверх столб дыма, выбрасывал языки пламени, вспыхивая как пожар на опушке леса в верху горы; он покрывал янтарём стволы великанов-деревьев, перебегал изумрудами и яхонтами по их листве. А внизу, в долине, в глубоких ущельях, уже воцарилась мгла и ночной сумрак…
Один великий красавец, вечно юный в своих белых и алых покровах, снежный Эльбрус сиял и нежился в прощальных лучах солнца, блестящим конусом выделяясь на безоблачном небе.
Все знали, что старый черкес Мисербий помнит множество преданий своей прекрасной родины, и обратились к нему с просьбами рассказать, что вспоминает он, о чём думает, глядя в цветистую даль земли и в светлую высь небес?.. Он долго, молча, отнекивался, медленно качая головой, но это был его обычный приём; все ждали его рассказов и, точно, их дождались. Дождались – и, по обыкновению, заслушались!
– Вы хотите знать, о чём я думаю? – грустно улыбаясь, заговорил Мисербий. – А, может быть, вам не поправятся мои думы?.. Я человек гор! Как вольный ветер не умеет сдержать своего полёта, так и горец, взросший и побелевший на гребнях скал и зелёных склонах гор, по которым он рыщет, неудержимый, и поёт свои от века сложенные песни, – не может искажать их! Не может выкидывать слова из свободных, великих сказаний его!.. Что ж! Я скажу вам, что думал, какие речи отцов отца моего я вспоминал, глядя на сверкающий Эльбрус.
И старец, величественно выпрямившись как юноша, и гордо подняв голову, с ещё блиставшим из-под седых бровей взглядом, протянул руку по направлению к горе. Снеговой её конус, в эту минуту рдевший нежным румянцем, смело вырезался на лазури из-за гряды золотисто-алых облаков, опоясавших его словно лентой.
– Знаете ли вы, почему порою царь гор окутывается тучами и мраком? Почему он часто потрясает небо и землю грозой и вихрями своего гнева, своей бессильной ярости?.. Это потому, что на вершине его, на ледяном его престоле восседает властитель духов и бездны, мощный Джин-Падишах! – говорил Мисербий.
Вот что узнали мы от него в этот чудный вечер.
Грозный дух преисподней, – Джин-Падишах искони прикован великим Тха, Творцом всей природы, за неповиновение Его святым велениям к вершине Эльбруса. Это блестящий престол, с которого Джин-Падишах раздаёт приказания подвластным ему собратьям, но сам покинуть её бессилен. Когда он говорит, – голос его гремит как гром небесный, будит чуткое эхо, и всё отвечает ему кругом: льды и снега потрясаются и с адским шумом и треском низвергаются в пропасти; потоки ревут и плещут брызгами на скалы; горные орлы бьют крыльями и с диким криком рассекают подоблачную высь; а филины и совы отвечают глухими стонами со дна лесных ущелий, из глубины тёмных расселин. А порою, не приказания, а вопли и стоны раздаются на снежной вершине… Тогда всё умолкает и скорбит вместе с духом. В особенности прежде, века тому назад, скорбь его надрывала сердца всем слышавшим его горькие сетования. Не на пленение своё сетовал Джин, – нет! Он был страшно наказан Великим, давшим ему дар предвидения… За много столетий до появления в горах наших русских, осуждённый владыка высей и бездн знал, что на место заточения его двинутся северные великаны; что придут чужие, беловолосые люди и завладеют им!.. Он ждал покорителей из полуночных стран, где царствует вечная зима, как и в его подоблачных высотах; он знал, что оттуда, вместе с северными великанами, придёт и яркий свет, который осенит его мрачное царство, проникнет в ущелья и дебри лесные, изгонит из них мирно властвовавших там с начала мира подвластных ему духов тьмы… В мучительном ожидании будущего, Джин-Падишах срывался иногда с престола, гремел цепями, ударами мощных крыльев потрясал горы и долины, и сзывал из глубины земли и моря спящих в пучинах и пропастях духов. «Собирайтесь! – вопил он. – Собирайтесь мои тёмные рати на выручку нашего царства!.. Ратуйте против жестоких предначертаний осудителя нашего, Великого Тха всей вселенной».
Тогда умолкало пение птиц в цветущих долинах, – мотыльки скрывались под увядшими цветами, рыбки трепетали в потоках. Громче и громче раздавались богохульные вопли Джина, и вершины гор одевались туманом, гроза гремела, бушевало море, сотрясалась вся земля и скалы стонали и расседались, разверзая пропасти ада. А человек, с ужасом прислушиваясь к этому хаосу, дрожал и прятался в свои жилища в ожидании великих бедствий… Но вот око Величайшего обращалось в этот край вселенной и видел Он смятение созданий своих и проникался жалостью к несмысленным! Зрел Он и постигал, что Им сотворённые боятся раба Его, – создание ставят выше Создателя!.. И призывал мир и спокойствие на всех Ему покорных… И вот, сонмы светлых духов окружали вершину седого Эльбруса; витали вокруг ледяного престола возмутителя и райскими песнями водворяли свет и покой вверху, мир на лице земли. Хоры блаженных стремились пробудить раскаяние в сердце Джин-Падишаха. Они пели ему о сладости покаяния, о блаженстве прощения… А он, безумный, не хотел внимать им, не хотел покориться и отвечал им не слезами и мольбой, а скрежетом и сотрясанием своих цепей! Он силился захватить клочья седых туманов и чёрных туч и окружить ими главу свою, чтобы не видеть и не слышать; – но ангелы, духи мира и света, не допускали до этого: они дыханием своим разгоняли тучи и навевали на землю тепло и весенний расцвет.
