Завещание Тициана - [76]

Наступает 1574 год. Король Генрих III, следуя из Польши во Францию через Венецию, тайком навещает Атаку. Они обговаривают детали галло-оттоманского альянса, чьи интересы противоречат интересам Республики Льва. В знак признательности он преподносит куртизанке болонку и старинный манускрипт. Сам монарх не воспринимает всерьез все эти черные премудрости. Он собирался подарить его матери, Екатерине Медичи, но передумал и преподнес шпионке Атике. Речь в нем идет о получении философского камня: она как раз увлекается алхимией. Там говорится об иероглифических фигурах: она родилась в Египте. Там упоминается Венеция: она как раз живет в этом городе. Лучшего подарка не придумать. Ему и в голову не приходит, что какая-то замшелая рукопись, на его взгляд не представляющая никакой ценности, сыграет в судьбе куртизанки роковую роль. Двадцать седьмого июля король покидает Венецию со всеми ее чудесами.

Неделю спустя Атика решает открыть членам кружка малую часть — пока только ее — невероятных указаний, содержащихся в послании. Она просит карлика семь раз скопировать рисунки, иллюстрирующие загадки Фламеля. Седьмого августа в ночь она отпускает слуг. Видимо, только Эбено воспользовался своим свободным вечером. Фаустино, сраженный болезнью, тайком остается дома, проведя ночь на соломенном тюфяке. Являются гости: Олимпия, кадорец с сыном, Лионелло с Зорзи, Кара Мустафа и Жоао эль Рибейра. Египтянка возвещает им о необычном документе, попавшем ей в руки, и в доказательство раздает рисунки. Предположительно, на этом же вечере Атика тайно передает сам документ тому, кто приобщил ее к алхимии, — Тициану. Колокол Сан-Тровазо бьет одиннадцать раз. Гости расходятся. Среди них маэстро со своим сыном либо без оного добирается до Бири-Гранде, где запрятывает ценный документ в тайник. Его ассистент Пальма-младший, направляясь на галантное свидание, видит маэстро у окна.

В то же время Фаустино со своей мансарды слышит, как в дверь дома Атики вновь кто-то стучится. Отпустив слуг, она сама открывает тому или той, кто станет ее убийцей. Но почему она не настороже? Разве ей нечего опасаться? Не нужно бояться «часа льва»? Все ее гости имеют отношение к царю зверей и потому подпадают под подозрение: Лионелло — из-за своего имени, Олимпия — знака зодиака, под которым родилась, Фаустино — из-за своего волкодава по имени Лев, Жоао — своего настоящего имени, Эбено — болтающегося на шее украшения: львиной головы из слоновой кости, Зорзи — из-за места жительства, Мустафа — торгового знака. По мнению Пальмы, знаком льва отмечено и полотно маэстро 1570 года, на котором в качестве аллегории времени он изобразил себя (прошлое), своего сына (настоящее) и своего юного племянника (будущее), придав каждому определенное животное: себе — волка, Марко — пса, а Горацио — льва.

Как бы там ни было, убийца, воспользовавшись эффектом неожиданности, привязывает несчастную к постели. Затем совершается неслыханное по жестокости преступление. Кто и почему поступил с ней таким образом? Лионелло, которому она грозит выдачей его властям как содомита? Зорзи, в смерти отца которого она косвенно виновата? Олимпия, ревнующая ее к прекрасному Зену? Рибейра, опасающийся ее угроз выдать его инквизиции за тайное следование вере отцов? Кара, желающий через свою жену Камару прибрать к рукам ее состояние? Эбено, для которого ее смерть равносильна обретению свободы? Фаустино, которому предстояли вечные муки неразделенной любви? А почему бы и не Горацио? Причина расправиться с Атикой есть у всех, у каждого своя. Но есть еще одна причина, общая для всех: желание завладеть посланием Николя Фламеля. Это объясняет, почему жертву не просто отравили или закололи, а так долго и жестоко мучили. Преступник требовал у нее выдачи письма. Возможно, Атика испустила дух, не назвав имени Тициана, которому успела доверить письмо. Но написала на стене имя убийцы, которое, однако, было слизано псом Вавелем, любителем свежей крови. Если бы Нанна, расставшись с Тинторетто и прогуливаясь под окнами подруги, все же поднялась в ее спальню, невзирая на то, что та не отвечает на зов, она наверняка еще застала бы болонку за этим отвратительным занятием. Но было поздно, и Нанна прошла мимо. Когда же в дом вернулся Эбено, на стене от имени осталась лишь одна буква — то ли «Z», то ли «N», и эта буква могла указывать на кого угодно: и на Зорзи Бонфили, и на Кару Мустафу, и на Зани эль Рибейру, и на Горацио Вечеллио, и на Олимпию да Зару, и на Лионелло Зена, и на Фаустино с Эбено.

Утром восьмого августа Нанна застала Эбено недвижным перед постелью хозяйки. Она сообщила в полицию, африканца задержали. Из того, что произошло той ночью, кое-что стало известно Тициану. Однако присутствовать при совершении преступления он не мог, поскольку в это время Пальма видел его стоящим у окна его комнаты. Но ему откуда-то стало известно о невиновности Эбено, и он, не колеблясь, явился в Авогадорию, свидетельствуя в его пользу. Того освободили. Кадорцу также было явно известно, что Фаустино в тот вечер был дома. Ведь иначе он не изобразил бы карлика в виде юного сатира на полотне. В «Истязании Марсия», как и в «Пьете», двух своих последних творениях — своих завещаниях, — он воспроизводит трагедию со всеми действующими в ней лицами. А перед смертью открывается Предому. Известно ли убийце, что художник знал, кто он? И если да, то не мог ли он расправиться и с ним? Не исключено, что именно так он и поступил, заразив чумой и отца, и сына Вечеллио… Очевидно, что члены кружка догадывались: Атика передала письмо Тициану. Стоило душе того отлететь, как укрывшийся было в Константинополе эль Рибейра спешит в Венецию, а все остальные, словно гиены, бродят вокруг мастерской, периодически перерывая там все вверх дном. Олимпия оставляет там один из своих ярких бантов. Рыщут и Лионелло с Зеном, спрятавшись за масками комедии дель арте, и Мустафа.