Завещание Инки - [32]

— А почему бы и нет? Если, конечно, вы заплатите мне за это, ну, скажем… два бумажных талера. Вы можете не сомневаться, дело выгорит, большинство солдат и офицеров в крепости — мои большие приятели.

В который уже раз этот странный человек поражал доктора Моргенштерна до глубины его существа. «Ничего себе аристократ, потомок древнего рода гордых кастильцев! — подумал приват-доцент, когда получивший „добро“ на сделку бородач удалился в сторону крепости. — За какие-то два несчастных талера не гнушается предлагать свои услуги в качестве посыльного, как какой-нибудь прощелыга. Конечно, каждый человек имеет определенное право на свои причуды, и у кого, положа руку на сердце, их нет, но чтобы так чудить… «

Хирург действительно очень скоро появился в гостинице со связкой книг. А выполнив свое обещание, тут же исчез снова, чтобы купить табаку для изготовления самодельных сигарет.

Хозяин гостиницы охотно за скромную плату предоставил в распоряжение трех «гаучо» лошадей и одного из своих слуг, и вскоре четверка всадников выехала в сторону эстансии, на которой «водились замечательные лошадки». И вновь, в который уже раз за сегодняшний день, хирург поразил приват-доцента. На всем протяжении улиц городка дети, едва завидев черную бороду дона Пармесана, тут же бросались врассыпную с криками: «Отрезатель мяса! Отрезатель мяса едет! Бегите все, а то он вам что-нибудь ампутирует!» В любых странах дети ведут себя подобным образом при приближении городского сумасшедшего: и ругаются, и одновременно дразнят его. Но эти выкрики на хирурга действовали почему-то так же, как крики «Браво!» на тщеславного тореадора. Он высоко задрал свой бородатый подбородок и, весь исполненный чувства собственного достоинства, сказал доктору Моргенштерну многозначительно:

— Слышите, сеньор? Вот оно, подтверждение моей широкой известности в этой стране. Народ знает своих лучших людей.

Хотя относительно того, что такое настоящая слава, у доктора Пармесана были более чем своеобразные понятия, но что касается особого пристрастия местных жителей к табаку, то тут он нисколько не преувеличивал. В пампе на самом деле редко встретишь человека без сигареты в углу рта, если только он в этот момент не несется во весь опор на лошади, ест или спит, — кажется, только в этих и еще всего нескольких жизненных ситуациях сигарета исключается, а в остальных она неизменно украшает собой лицо жителя пампы. Пока добирались до эстансии, доктор Моргенштерн смог вполне в этом убедиться.

Что же касается поместья, то и оно оказалось в точности таким, как говорил о нем хирург, — небольшим, но способным предоставить отличных лошадей хоть для целого кавалерийского эскадрона.

Глава V НА ЭСТАНСИИ

Каждый, кому приходилось когда-нибудь путешествовать по аргентинской пампе, или кампо, как еще называют эти бескрайние травянистые равнины, плавно перетекающие одна в другую, хорошо знает, что там встречаются три основных разновидности усадьб, поместий, имений, хозяйств — можно называть их по-разному, в зависимости от того, какую конкретную роль выполняет данный островок жизнедеятельности человека в этих полудиких местах.

Итак, вид первый — так называемое ранчо. Я говорю «так называемое», потому что любой житель Северной Америки расхохотался бы во все горло при виде этих «ранчо», под этим словом он привык подразумевать нечто гораздо более добротное и основательное, хотя и совсем не обязательно богатое. В Аргентине же «ранчо» именуют небольшие хижины, крытые соломой или камышом. Очень часто стены этих домишек на несколько футов уходят в землю. Их обитатели слышали, конечно, кое-что о том, что в городах многие люди пользуются разной мебелью, но сами привыкли во всех случаях жизни обходиться маленькими скамеечками и гамаками. Свои нехитрые трапезы они готовят на очаге, выложенном из глины, потому что камни в пампе — большая редкость. Этому очагу не требуется никакого дымохода, его роль с успехом выполняют отверстия в стенах. Дыра побольше, начинающаяся от пола, — это вход, дыры поменьше и начинающиеся повыше — что-то вроде окон. Я говорю «вроде», потому что ни стекол, ни рам эти окна не имеют, разве что кто-нибудь приспособит промасленный лист бумаги вместо стекла, но такое здесь редко увидишь, подобные вещи в пампе расцениваются как глупое и ненужное излишество. Убогие жилища для бедных людей…

Самые бедные в пампе, а одновременно и самые большие ее труженики, — конечно, гаучо. Это слово попало в испанский язык из языка индейцев и произносится оно в Аргентине, вообще говоря, несколько по-иному, чем мы обычно это делаем, через небольшую паузу, вот так: «гау-чо», с точки зрения правильности, так его надо бы и писать, но, как известно, слова порой живут по своим собственным законам, особенно при переходе из одного языка в другой. Приходится этим законам следовать. Итак, пишем без всяких пауз «гаучо», и все.

Аргентинские гаучо, как правило, метисы и чрезвычайно гордятся своим происхождением от сыновей далекой Испании, несмотря на то, что их затерявшиеся в глубине веков европейские предки, некогда полюбившие прекрасных индеанок, не оставили своим южноамериканским потомкам ничего, часто даже собственного имени. Кроме несколько гипертрофированного чувства собственного достоинства, гаучо унаследовали от своих испанских предков, пожалуй, еще одно свойство человеческой натуры, — необыкновенное, неукротимое свободолюбие. Эти два качества, соприкоснувшись друг с другом, создали в условиях крайней бедности характер независимый и вспыльчивый. Я имею в виду, конечно, его, так сказать, типические черты, свойственные одному человеку в большей степени, другому — в меньшей. Но, так или иначе, а все гаучо — очень гордые люди, именуют и себя и друг друга «кабальеро»