Завещание грустного клоуна - [7]

Три замыкающие строй девушки, получают по ордену «Красной звезды». Девчонки явно смущены и растеряны, левофланговым совестно перед теми, кто награжден медалями. А кавалеры медалей «За боевые заслуги» и «За отвагу» как? Улыбаются и поздравляют девчонок, дескать, сегодня повезло вам, а кому повезет завтра — посмотрим, если доживем. И ни грамма зависти в этих поздравительных словах, только легкий налет иронии, фронтовики давно уже называют все вручаемые им награды — железками. О везенье и невезенье я еще непременно найду случай сказать, а пока о невероятных награждениях, что припоминаются нынче.

Была у меня связь с весьма откровенной женщиной, отвоевавшей, как говорилось в свое время — от звонка до звонка. Повидала она на фронте всякого, стала от этого злой, ироничной, маскировалась цинизмом, как щитом. Как-то поведала: ппж — походно-полевой женой — я заделалась совершенно сознательно, когда поняла — иначе не выжить. Сошлась с командиром полка. Был он татарин. Мужик, как теперь говорят, без комплексов, однако со своими понятиями. Пристал ко мне — обрей волосы с живота! Оказывается, это национальная традиция… Сначала я покочевряжилась — не буду, а потом исполнила. Так он меня тут же к ордену «Красной звезды» представил.

И в послевоенные годы пришлось наблюдать диковатую практику массовых награждений, например, фабрика ли, научно-исследовательский институт, допустим, театр или совхоз по поводу, а случалось и без особого повода, получают по разнарядке: орденов Ленина — один, «Трудового знамени» — четыре, «Знак Почета» — двенадцать, и так дальше до медальки «За трудовые заслуги» — двадцать пять штук… И начинается дележка, и кипят склоки, и бушуют скандалы. На словах — единство, на деле — полнейший раздрай.

Когда в праздничных залах, по телевидению, изредка на улице я вижу сверстников от плеча до плеча увешанных орденами, медалями, памятными знаками и просто значками, мне не столько хочется гордиться нашим поколением, сколько плакать. Бедные старички, ну как только вы умудрились, прожив жизнь, не оценить, не понять, не почувствовать всей ханжеской сути минувших лет, всего неуважения к вам — солдатам и труженикам?

Наверняка, многие не согласятся с таким взглядом, многие осудят меня: да как он смеет судить?! Кто он такой? Извините, а почему бы мне ни сметь? Ведь сама жизнь давно посмела, разве народ не смеялся — зло и весьма опасно по тем временам — над Золотыми звездами наших лидеров? От великого до смешного — один шаг. Это, между прочим, не я понял.

Да-да, мне жалко вас, бедные старички, сверкающие орденами и медалями, даже если вы получили их, что называется, по заслугам. И золото, и изделия из драгметалла имеют обидное свойство обесцениваться…

Но, что куда страшнее, я думаю, — это продолжающееся обесценивание, полная девальвация человеческой жизни. И ведь вопреки официальной риторике, кто же не видит, — прямого наследия того режима, что люди характеризовали с горькой иронией: «Культ — ладно, куда ни шло, была бы личность…»

Можно напридумывать сколько угодно новых знаков отличий, но едва ли возрастет уважение к самым затейливым цацкам прежде, чем награждаемые не проникнутся почтением к власти, жалующей их своими милостями.

5

Везенье не очень-то научное понятия, во всяком случае в толковых словарях этот термин опущен. И хотя я всю жизнь полагал — в любом деле нет ничего важнее, чем знать и уметь, везенье со счетов сбрасывать не стоит. Говорят, везет дуракам, надеюсь и верю — не только!

Среди боевых командиров, под чьей рукой довелось служить, был совершенно уникальный майор — даже капли пива в рот не брал. Он вырос в семье алкоголиков и, связавшись с авиацией в семнадцать лет, зарекся приближаться к чему бы то ни было с градусами. Впрочем, следовать своему примеру нас он не принуждал, только требовал: накануне полетов — ни-ни!

И вот сидим, ждем погоду, а погоды, как часто бывает на севере, все нет и нет. В этих краях случается, что туманы, низкая облачность, снежные заряды по неделям закрывают аэродромы. Ждем день, ждем другой и третий, а по вечерам пристаем к командиру эскадрилий: «Ну, по глоточку примем, а?» У нас кое-какой спирт припасен был. А он свое: «Циклон разрушается, повремените, не скиснет ваш спирт…»

Временили мы временили, а на четвертые сутки тихонечко, без разрешения приняли. Выпили культурно, в столовой за ужином, закусили. Утром другого дня в пудовом меховом обмундировании — тогда были такие комбинезоны — просто вериги — поползли на аэродром, а та взлетно-посадочная полоса располагалась над поселком, лестница, по которой мы ползли, была ступенек в пятьсот. Пока влезли, взмокли и язык на плече. Попили водички в землянке и уселись ждать, как уже сто раз было, отбоя. Над летным полем — туман, мутную пелену разрывает моментами, а потом опять — сплошняк. В одно из таких мгновенных просветлений на посадочную полосу плюхается Ли-2 командующего воздушной армией, от самой двери, прямо не ступив еще на трап, начинает вселенский разнос.

Почему сидим, его интересует, когда могли еще третьего дня уйти?

Командир эскадрилий только глянул на нас, понял, конечно, водичка свое дело сделала, по не докладывать же, что его эскадрилью развезло и лететь она не может.