Завещание барона Врангеля - [64]

— Вижу, Дмитрий Николаевич, тебе тоже нравится эта комната? Право, пребывание в ней подобно чудному сну. Кстати, о снах… Сегодня мне приснилось, будто я запросто посетил какой-то петербургский салон, где всерьез обсуждался прожект о вольности мужикам. Возможно ли такое наяву? И какими способами авторы подобных прожектов собираются удержать в повиновении десятки миллионов крестьян? Не дай-то господь дожить мне до этих пор!

Известный своей хитростью, Блудов решил подыграть императору:

— Ваше величество, недавно я самолично слышал от одного мещанина из провинции, что конституция — это-де жена цесаревича, еще не обращенная в православие[4].

В глазах императора появились искорки смеха.

— Право, Дмитрий Николаевич, по этому случаю стоит поискать невесту с таким именем. — Он вытер набежавшую от смеха слезу. — А мы судим о воле…

Блудов посчитал, что самое время сказать о Хмельницком:

— Ваше величество, у меня не совсем приятная новость…

— Что еще за новость? И что может быть неприятнее твоей «конституции»?

— В Петербург вернулся инженер, искавший под Вязьмой трофеи Бонапарта.

— И что же?

— Он утверждает, что поиски их были предприняты без должного основания.

— Что сие означает, граф? — Николай поджал губы.

— К сожалению, ваше величество, за медные пушки были приняты камни, содержавшие в себе кристаллы серного колчедана. Зондирование дна озера в иных местах также ничего не показало. Между тем Вальтер Скотт…

— Ах, оставь его в покое, Дмитрий Николаевич! Я не верю англичанам ни на грош. Позор! Мы ищем в каком-то болоте сокровища, а они тем временем готовят нам смирительную рубашку на Востоке… Помнится, граф, ты очень усердно рекомендовал мне эту затею Хмельницкого? И что теперь? По мне, пусть лучше губернаторы вовсе ничего не делают!

Блудов понял, что поддерживать Хмельницкого далее не имеет смысла.

— Ваше величество, почитаю своим долгом показать вам полученную мною записку от Серафима. В ней — интереснейшие данные о Великоивановском кресте.

Николай пробежал глазами записку митрополита. Лица его приняло разгневанное выражение.

— Отчего, граф, это стало известно только нынче? — Он потряс в воздухе листком бумаги.

— Война, ваше величество… Полагаю все-таки, что более повинны в том Синод и московские митрополиты. Августин знал историю исчезновения креста, но внезапная смерть… Следующий за ним епископ Серафим слишком мало занимал московскую кафедру, Филарет тоже не был осведомлен…

— Допускаю, Дмитрий Николаевич, что так оно и было, но документы?..

— Они есть, ваше величество. По моему приказу в архиве Московской духовной консистории найдено все, что касается колокольни Ивана Великого. Серафим прав…

Николай еще раз заглянул в записку.

— Однако, граф, не возьму в толк, откуда Серафим узнал истину ранее тебя? Ты прежде сказывал, что он нимало не догадывался о судьбе креста.

Блудов развел руками:

— Странное дело, ваше величество. Сия новость пришла к нему от одного юродивого из Смоленска. Известно лишь, что этим человеком двигала сильнейшая ненависть к Хмельницкому.

Николай заметно устал.

— А что, граф, много успел израсходовать подполковник на свои изыскания в Семлеве?

— Четыре тысячи, как вы изволили приказать.

— В таком случае будем считать, что мы дешево отделались. Правда о кресте стоит того! А ты, Дмитрий Николаевич, напомни мне при случае о Хмельницком. Вряд ли он на сем успокоится. На Смоленщине и без оного болота хватит мест, где с подобным же успехом можно искать Бонапартову добычу.

Париж, 6 января 1837 г.

В предвечерних сумерках особняк барона Гранье выглядел мрачным и таинственным. Полковник Куперен сидел в своей комнате перед камином и дремал. Последняя поездка в Россию не прошла для него бесследно: жестокая подагра частенько приковывала Куперена к креслу. Что до барона Гранье, то время, казалось, не было властно над ним. Вот и сейчас он буквально влетел в комнату полковника… Как всегда, барон говорил быстро и взволнованно:

— Пьер, вы и представить себе не можете, какую новость я узнал! Она еще не скоро появится в наших газетах. Смоленский губернатор отстранен от должности и помещен в Петропавловскую крепость. Официально — за расхищение казенных средств, но в Смоленске поговаривают о другой причине… Догадываетесь?

— Подобное возможно только в России. — Полковник зябко поежился, хотя в комнате было совсем не холодно.

— Пьер, неужели Николаю стало известно о письме юродивого?

— Дело не в юродивом, господин барон. Я думаю, император поверил документам, которые имелись у них в архивах. Петербургский митрополит не тот человек, чтобы рисковать репутацией церкви, не удостоверившись в истине. Кажется, господин барон, вы не ошиблись, пожертвовав для спасения бумаг Бонапарта его историческим письмом!

Куперен заметил, что барон вновь натягивает на руки перчатки, которые незадолго перед тем снял. Он спросил:

— Господин барон, вы куда-то уходите?

Гранье посмотрел себе на руки и виновато улыбнулся:

— Ах, Пьер, я стал таким рассеянным… Хотя, — он поднес руки к глазам, — если говорить всерьез, то лучше бы эти перчатки никогда не снимать. Согласитесь, Пьер, как ни грязны бывают порой наши перчатки, а руки мои и ваши замараны гораздо сильнее. Вы понимаете, о чем я говорю? Слава богу, что об этом знают немногие! — Барон унесся мыслями в прошлое.