Затерянный город Z. Повесть о гибельной одержимости Амазонией - [37]

Глава 11 Лагерь мертвой лошади

— Вот, — сказал я жене, указывая на спутниковую картинку на экране компьютера. — Вот куда я направляюсь.

На картинке видны были трещины в земной коре — там, где могучая река и ее притоки безжалостно прорезали землю. Позже я сумел показать ей координаты точнее — с помощью программы Google Earth, которая была выпущена летом 2005 года и позволяет за считаные секунды получить изображение практически любого места на земном шаре с разрешением до считаных метров. Первым делом я ввел наш бруклинский адрес. Спутниковое изображение Земли на экране стало приближаться, точно на него навели управляемую ракету, и превратилось в лоскутное одеяло домов и улиц, а потом я различил балкон нашей квартиры. Уровень четкости был потрясающий. Затем я набрал последние опубликованные координаты Фосетта и стал смотреть, как по экрану мчатся изображения с Карибского моря и Атлантического океана; мелькнули Венесуэла и Гайана, и вот передо мной что-то зеленое, размытое: джунгли. То, что некогда было белым пятном на карте, теперь можно увидеть в мгновение ока.

Жена спросила, откуда я знаю, куда идти, и я рассказал ей о дневниках Фосетта. Я показал ей на карте то место, где, как все считали, находился Лагерь мертвой лошади, а затем продемонстрировал ей другую точку, более чем в ста милях южнее, — по координатам, которые я вычитал в записной книжке Фосетта. После чего я предъявил ей копию документа с отпечатанной надписью «Конфиденциально»: я обнаружил его в Королевском географическом обществе. В отличие от других документов, написанных Фосеттом от руки, этот был аккуратно напечатан. Дата — 13 апреля 1924 года, заглавие — «К вопросу об экспедиции в бассейн Амазонки».

Отчаянно нуждаясь в финансировании, Фосетт, по-видимому, уступил настояниям общества, призывавшего путешественника проявить большую откровенность относительно своих планов. Он объявил, что в результате почти двадцатилетних исследований пришел к выводу: в южной части бассейна Амазонки, между ее притоками Тапажосом и Шингу, находятся «самые значительные остатки древней цивилизации».[52] Фосетт набросал карту этого региона и приложил ее к своему проекту. «Эта область представляет собой самую обширную неизученную территорию в мире, — писал он. — Изыскания португальцев, как и все последующие географические исследования, проводившиеся бразильцами или иностранцами, неизменно ограничивались водными путями». Он же намеревался прорубить путь по суше, между Тапажосом, Шингу и другими притоками, там, куда «никто раньше не проникал». (Признавая, насколько опаснее будет такой маршрут, он требовал дополнительных денег, чтобы «выжившие смогли вернуться в Англию», так как «меня могут убить».)

На одной из страниц своего проекта Фосетт указал ряд координат.

— К чему они относятся? — спросила моя жена.

— Думаю, они указывают направление, в котором он двинулся из Лагеря мертвой лошади.

На другое утро я, запихнув в рюкзак снаряжение и карту, попрощался с женой и маленьким сыном.

— Не глупи там, — напутствовала меня жена.

После чего я доехал до аэропорта и сел на самолет, летящий в Бразилию.

Глава 12 В руках богов

Фосетт писал в дневнике, что впереди у него — «чудесная перспектива возвращения на родину». Мощеные ровные улицы, черепичные крыши коттеджей, увитых плющом, поля, где пасутся овцы, церковные колокола, звонящие сквозь дождь, магазинчики, забитые банками с джемом, супами, лимонадом, печеньем, неаполитанским мороженым[53] и винами, пешеходы, толпящиеся на улицах, среди автобусов, трамваев и такси. Родной дом — это было все, о чем Фосетт мог думать, плывя на пароходе обратно в Англию в конце 1907 года. И вот он снова в Девоне, вместе с Ниной и Джеком, и Джек просто огромный, бегает и болтает, ему уже почти четыре, и маленький Брайан глядит на человека, стоящего в дверях, точно перед ним какой-то незнакомец — каковым он и был. «Мне хотелось забыть о зверствах, о рабстве, убийствах и ужасных болезнях и снова взглянуть на почтенных старых дам, чьи понятия о пороке ограничиваются неблагоразумными поступками такой-то и такой-то горничной, — пишет Фосетт в „Неоконченном путешествии“. — Мне хотелось слушать ежедневную болтовню деревенского священника, беседовать о погоде с деревенскими жителями и читать за утренним завтраком свежую газету. Короче говоря, я хотел быть таким, как все». Он купался в теплой воде с мылом и аккуратно подстригал бороду. Возился в саду, укладывал детей спать, читал у камина и проводил Рождество вместе с семьей — «словно Южной Америки никогда не существовало на свете».

Но вскоре он обнаружил, что ему не сидится на месте. «Где-то в глубине моего существа все время звучал какой-то тоненький голосок, — признавался Фосетт. — Поначалу едва слышный, он набирал силу, и скоро я не мог больше его игнорировать. Это был зов диких, неведомых мест, и я понял, что отныне он будет всегда жить во мне». И добавлял: «К собственному своему удивлению, непостижимо как, я осознал, что люблю этот ад. Он снова держал меня в своих сатанинских объятиях, и я хотел опять видеть его».

И вот, по прошествии всего нескольких месяцев, Фосетт опять собрал вещи и удрал из той среды, что казалась ему «тюремными воротами, которые медленно, но верно смыкаются за мной». В течение следующих полутора десятков лет он осуществлял одну экспедицию за другой: при этом он исследовал тысячи квадратных миль Амазонии и помог заново начертить карту Южной Америки. В этот период он часто относился к жене и детям так же небрежно, как когда-то его собственные родители относились к нему. Нина сравнивала свое существование с жизнью жены моряка: «очень ненадежное и одинокое», притом «без своих собственных средств, ужасающая бедность, особенно заметная, когда у тебя дети». В 1911 году в письме Королевскому географическому обществу Фосетт сознавался, что не должен был бы «подвергать жену этим непрестанным тревогам, когда отправлялся в свои рискованные странствия». (Как-то он показал ей линии на своей ладони, призвав запомнить их хорошенько — ибо когда-нибудь придется «опознавать мой труп».) Тем не менее он по-прежнему вынуждал ее терпеть свои разрушительные неврозы. В каком-то смысле для семьи было легче, когда он отсутствовал: чем дольше он оставался дома, тем раздраженнее он становился. Позже Брайан признался в дневнике: «Я чувствовал облегчение, когда он не стоял над душой».