Затаив дыхание - [160]

Зад ноет после езды на шатком седле. Я делаю глубокий вдох и расправляю плечи. Мне нужно держаться уверенно.

Ступив на расшатанное крыльцо, звоню в маленький, как у Пярта, колокольчик, висящий на неполированной двери. Все это похоже на сказку. Кто-то набрал в старинную тарелку плодов то ли шиповника, то ли розы и поставил ее на полку. Созревшие несколько месяцев назад ягоды и сейчас слепят кровавым багрянцем. К двери никто не подходит. Я громко стучу в нее костяшками пальцев. Нет ответа. Сжавшись, налегаю плечом на тяжелую дверь, она приоткрывается, я заглядываю внутрь и вижу перед собой грудь Кайи. Кое-как распрямляю спину и улыбаюсь.

— Привет! — произносит она. — Боже, ну и шляпа!

— Я звонил, но… — смущенно бормочу я.

— У нас играло радио.

— Ничего, это пустяки.

— Ну, проходи, пожалуйста.

Шаркая ногами и мысленно кляня себя, вхожу; лучше бы я не приезжал. Кайя прикладывает ладони к щекам:

— Безумие какое-то!

— Точно, — соглашаюсь я. — Прошу прощения.

— А что у тебя с носом и головой? Опять кто-то ударил?

— Вообще-то, я собирался сказать, что упал в Лондоне с велосипеда. На самом деле меня и правда побили. В Таллинне. Пьяные англичане.

— Ты сам напросился?

— Возможно.

— Ты тоже был пьян?

— Что ты, как стеклышко. Ни в одном глазу.

Кайя хмурит брови. Без толку все это. Мне здесь не место. Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но тут она зовет Яана. Ответа нет. Она велит мне ждать и, открыв низкую дверь в углу комнаты, выходит.

Я жду; чувство такое, будто я в утлой лодчонке тихонько плыву над бездной моей души.

Вся обстановка, за исключением отливающей металлическим блеском стереосистемы, сделана из темного дерева. Воздух в комнате чуть отдает торфом, землей, — возможно, от горелых поленьев в очаге. Запах напоминает мне те мелкие болотца, что чавкали у меня под ногами в дни моих лесных странствий, но и в нем есть своя приятность.

— Смотри-ка, Яан, кто приехал: наш английский друг Джек!

Я разом, не отдавая себе отчета, опускаюсь на колени и, обхватив Яана руками, крепко прижимаю к себе. Затем расстегиваю полиэтиленовый футляр и вынимаю набор для крикета.

— Где у нас поле, капитан?

Яан не сводит с набора округлившихся глаз. Я не спеша вытаскиваю биту, точно меч из ножен.

— Это тебе. Ах да, и вот это тоже.

Я извлекаю из внутреннего кармана куртки пачку мятых листков. Но Яана больше интересует бита.

— Что это, Яан? — спрашивает Кайя.

Он мельком смотрит на листки и, продолжая нашаривать в глубоком футляре мяч, равнодушно бросает:

— Музыка.

— Это партитура, — объясняю я. — Специально для тебя. Называется «Семикратное ура Яану». Семь этюдов для альта.

Кайя наклоняется к нам:

— Это ты написал?

— Конечно, кто же еще, — сидя на корточках, отвечаю я. — На этой неделе. Тут самые разные звуки — птичьи трели, журчанье воды, шум ветра в кронах деревьев.

— Замечательно! — восклицает Кайя.

— Работа у меня такая, — с улыбкой говорю я.

Раздается скрип половиц, и в комнату, вытирая тряпкой руки, входит Тоомас. Я встаю во весь рост, листки с партитурой по-прежнему зажаты в руке; тело мое под замызганной рубашкой и штанами так и норовит виновато согнуться.

— Здрасьте. Я — Джек.

— Думаю, ему это и так ясно, — замечает Кайя с неопределенной улыбкой, от которой я на минуту тушуюсь. Она впервые внимательно смотрит на мои одежки:

— Слушай, чем ты тут занимался?!

— Передвигал камни в ручьях, настраивал музыку воды, — говорю я, чувствуя себя явно лишним.

Первая неожиданность: Тоомас невысок, жилист, серег нет и в помине. Следующий сюрприз: он здоровается сдержанно, не проявляя особого радушия и не выпуская из рук тряпки. Чисто выбрит, на затылке болтается хвостик светлых волос, под светло-голубыми глазами темные круги усталости. Ах да, Кайю он знает еще со школы. Они, наверно, сверстники.

Английским Тоомас почти не владеет. Мы жмем друг другу руки; его ладонь — точно наждачная бумага. Рукопожатие крепкое. В этом малом чувствуется боевой дух, что-то вроде застарелой злости.

— Не беспокойся. Я намерен учить эстонский язык, — объявляю я. — Tuletikk. Tikutoos. Valgumihkel. Rebane[161].

Тоомас напрягает губы — возможно, в хмурой улыбке — и что-то роняет Кайе.

— Он говорит, эстонский хорошо очищает пищеварительную систему.

Видимо, Тоомас так шутит; я киваю и улыбаюсь. Но он уже развернулся и вышел, оставив нас одних.

Первым делом Кайя ведет меня на небольшую экскурсию по хутору. Альт Яана лежит в его комнатке под крышей. В глаза бросается фотография, снятая в Кенсингтон-гарденз: я бегу с красным мячом, можно подумать, что у меня запущенный рахит. Снимок приколот к пробковой плите, рядом другие фотографии Лондона: накренившийся Тауэр; Кайя рядом с конным гвардейцем — от коня и гвардейца на снимке ровно половина; Яан в зоопарке, перед слоновником. Малыш с гордостью показывает свою фотовыставку.

— Тебе понравилось в Лондоне?

Яан пожимает плечами, вопросительно глядя на мать.

— Говори, что думаешь, Яанни, — ободряет сына Кайя.

— Меня ударили, — буркает Яан.

Я сочувственно киваю:

— Ага, мне такое тоже знакомо.

— Деньги, деньги, деньги, — вдруг вмешивается Кайя. — Больше ничего. Это единственное, что там интересует людей.