Застывшее эхо - [28]

И все-таки слово "погром" не приобрело украинского акцента.

Упаси бог, чтобы я вел к тому, что русские хорошие, а украинцы плохие, мысль моя ровно обратная: все хороши. Не нужно подменять всеохватную неустранимую причину локальной и устранимой, тысячелетнее мировое явление сводить к одной исторической минуте и к одной стране, даже если она досадила нам больше других. Те, кто нас к этому поощряет, хотят нашими бедами и обидами дискредитировать своего конкурента в собственной Большой Игре, но нам-то с какой стати служить их пешками, заклеивать себе глаза и обкуриваться травой забвения? И по-детски делить людей на хороших и плохих, считая хорошими тех, кто нас треплет по щечке и протягивает конфетку.

Хороших и плохих людей нет вообще, есть только люди, чьи интересы оказываются совпадающими и несовпадающими, совместимыми и несовместимыми с нашими, иногда даже с нашим желанием оставаться живыми: слишком уж до острого психоза довел их страх. Как правило, мы бываем недостаточно сильны, чтобы в одиночку повергнуть в ужас и отчаяние целый народ, хоть немецкий, хоть украинский, хоть русский, но в качестве интеллектуалов и чужаков мы слишком уж бросаемся в глаза, наша беда – мнимое лидерство. Ну и, само собой, наши ненавистники тоже всего лишь люди, им тоже хочется найти устранимую причину своего страха. И если страх очень уж велик, любая власть пожертвует нами, чтобы не ссориться со своим народом. Петлюра так и ответил еврейской делегации: не ссорьте меня с моей армией.

Еврейская политика Николая Второго была хуже, чем преступной, – ошибочной. Дело императора – открывать наиболее энергичным инородцам путь в имперскую элиту, переманивать их, а не озлоблять. Конечно, это встретило бы сопротивление и элиты, и массы, да и приручить такого сильного конкурента было нелегко (а что легко, быть расстрелянным в подвале?), но вряд ли евреи оказались бы жестоковыйнее немцев, вполне лояльно послуживших российской короне, – во всяком случае, верхи не вправе вламываться в обиды, как это делают безответственные низы. Однако даже и обидчивый самодержец отказался использовать восхитившие его «Протоколы сионских мудрецов»: «Нельзя защищать благородное дело грязными средствами». Цивилизованный мир оказался менее брезглив.

Наверняка его «личная неприязнь» подвигала императора и реагировать на погромное движение недостаточно оперативно (хотя что у нас делается оперативно?), можно даже допустить, что он и сам посылал погромщикам воздушные поцелуи, хотя доказательств тому не найдено. Но если даже предполагать самое худшее, Гражданская война все равно показала, во что разворачивается юдофобия без ограждений государственной власти. Если слушать не пропаганду ее конкурентов, а, скажем, заглянуть в «Записки коммивояжера» Шолом-Алейхема, то даже и казак может из погромщика на минуту превратиться в защитника: «Услышали мы про казаков и сразу ожили. Еврей, как только увидит казака, сразу становится отважным, готов всему миру дулю показать. Шутка сказать, такая охрана! Все дело лишь в том, кто раньше явится – казаки из Тульчина или громилы из Жмеринки. <…> Как вы понимаете, они благополучно пришли в Гайсин, понятно, с песнями и, понятно, с криками "ура"> – как сам Бог велел. Только они чуть-чуть опоздали. По улицам уже разъезжали казаки на лошадках и во всеоружии, то есть с плетками в руках. В каких-нибудь полчаса от черной сотни и помина не осталось. Разбежались, как крысы от голода, растаяли, как снег в солнечный день».

И тоже не потому, что казаки хорошие, а потому, что их интересы в ту минуту побуждали их находиться на стороне полицейского порядка. Никаких вечных союзников нет ни у евреев, ни у русских, ни у британцев, ни у готтентотов – есть лишь то совпадающие, то расходящиеся интересы. И сегодня интересы русских и евреев в России совместимы как никогда прежде, если только евреи не станут воображать своими интересы т. н. цивилизованного мира, который в нас нисколько не нуждается и сдаст при первой же опасности.

Самое последнее впечатление. Сравнительно недавно ушли из жизни два виднейших философа-эстетика – Моисей Самойлович Каган и Леонид Наумович Столович. Моисей Самойлович профессорствовал в Ленинградском – Петербургском университете, а Леонид Наумович – в Тартуском, что ему придавало дополнительный оттенок европейского вольномыслия. На рубеже девяностых он, естественно, выступал за независимость Прибалтики, а после победы был немедленно уволен за слабое знание эстонского языка и доживал век в полном социальном одиночестве. Профессор же Каган завершал свой жизненный путь в полном почете, в окружении почтительных учеников, а после его смерти одной из аудиторий тут же присвоили его имя. Вот вам две еврейские судьбы – одна в «варварской» России, другая в «цивилизованной» Эстонии: все решает вовсе не цивилизованность, но совместимость наших интересов с интересами других народов. Эстонский народ всем хорош и вполне цивилизован, говорю без малейшей иронии, но для него, как и для всех этносов, на протяжении веков лишенных национальной независимости, страх ее снова утратить заставляет опасаться любого чужака, разговаривающего на языке завоевателей. В России же лишь очень немногие всерьез опасаются утратить национальный суверенитет, и потому (и только потому!) она сегодня менее подвержена националистическому психозу: толерантными бывают исключительно те, кто чувствует себя защищенным. Эстонский народ при всех своих неоспоримых достоинствах нуждается в хотя бы символическом реванше за перенесенные унижения, а русский пока что не очень нуждается.