Заступница - Адвокат С В Каллистратова - [8]

В 70-х гг., когда суды над диссидентами породили волну общественного возмущения во всем мире, в нашей стране была запущена машина карательной психиатрии - одно из самых циничных нарушений прав человека. Угодливые психиатры по указке свыше поспешно объявляли душевнобольными здоровых людей, невменяемыми признавали тех, чья беспокойная совесть не могла мириться с торжествующим цинизмом. Так, суд отправил в спецпсихбольницу генерала П.Г.Григоренко, выступившего в защиту крымских татар. Фундаментально обоснованные С.В.Каллистратовой возражения против выводов психиатров были отвергнуты казенной экспертизой, и ей оставался единственный путь - предать заключения психиатров гласности и добиться независимой экспертизы. Психиатр С.Глузман подготовил независимое экспертное заключение, и с помощью А.Д.Сахарова правда о суде над Григоренко стала известна всему миру.

В конце 1970 г. так называемые компетентные органы лишили С.В.Каллистратову возможности участвовать в политических процессах. Заведующий юридической консультацией, где она работала, сообщил, что получил приказ начальства больше не выдавать ей ордеров на защиту по политическим делам. На протест Софьи Васильевны председатель Московской городской коллегии адвокатов глава "независимой" адвокатской корпорации - с обезоруживающей улыбкой ответил: "А вы, Софья Васильевна, пожалуйтесь на меня".

Вынужденная оставить любимое дело, Софья Васильевна - правозащитник не только по профессии, но и по велению совести - легально вступила в Московскую группу содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР. Это был открытый и бесстрашный вызов властям...

Товарищи по профессии всегда восхищались талантом и мужеством Софьи Васильевны. Мы сознавали, что нам выпало счастье жить и работать рядом с великим адвокатом нашего времени, чье имя останется в одном ряду с такими корифеями отечественной адвокатуры, как Александров и Спасович, Карабчевский и Урусов. Ее имя стало символом честности и бесстрашия адвокатуры. Ее жизнь - свидетельство того, что силам зла, несмотря ни на что, не удалось убить демократические традиции российской адвокатуры.

Проводить С.В.Каллистратову в последний путь пришли сотни людей, среди которых было немало прежних узников совести, товарищей по профессии, друзей. В прощальном слове А.Д.Сахаров сказал: "У нас большое горе сейчас, мы осиротели..."

Москва

В 1925 г. Наталья Васильевна, ставшая женой чапаевского комбрига (начдива после смерти Чапаева) Ивана Семеновича Кутякова и работавшая в то время в Наркомпросе под началом Н.К.Крупской (о которой она всегда вспоминала с искренним уважением), "выписала" Соню к себе. Соня одна отправилась в неблизкий путь. По приезде в Москву она писала своей школьной подруге: "Меня, между прочим, всю дорогу от Курска до Москвы веселые ребята-спутники дразнили "Мам-Миша" за то, что я все время о них беспокоюсь". Средний брат - Дима - в это время, по путевке комсомола, уже учился в Москве, в Высшем техническом училище. В 1929 г. мать и Миша тоже переехали в Москву.

Москва сначала показалась девушке из глубокой провинции чужой и неуютной. Она пишет: "Иногда удивительно живо вспоминается Рыльск. В такие минуты кажется, что стоит сделать пять-шесть шагов, чтобы очутиться в Рыльске, на его пустынных улицах, и увидеть всех рыльских... Тянет оказаться в бору или в лесу, на Сейме в лодке. А здесь все камень, и Москва-река, как деланная, в каменных берегах, покрытая слоем нефти. Бульвары и цветники на улицах и площадях хотя необычайно красивы, но кажутся тоже искусственными, деланными, не настоящими". Ее живо волнуют рыльские новости: "Мне очень интересно было узнать, как у вас в школе дела: насчет учкома, уклонов и т.д. Работает ли драмкружок и работаешь ли ты в нем? Пиши все про "комсу" и юнсекцию, про свою жизнь, про все-все..."

Но осваивается она в Москве довольно быстро, появляются новые знакомые, новые интересы. Уже в следующих письмах она пишет: "Ты была права, я слишком скоро ко всему привыкаю и для меня Москва уже явление обыкновенное. <...> Теперь, когда я живу в другой обстановке и знаю, что всерьез и надолго, все рыльское мне кажется маленьким и немножко смешным (не вс, конечно, и не все - ко многим из Рыльска я сохранила искреннее уважение). <...> И знаешь, Тома, теперь я твердо убеждена, что жизнь везде одинакова. Москва - это тот же Рыльск, только в крупном размере. Здесь всего больше, и людей больше, поэтому легче выбрать что-нибудь хорошее. <...> И здесь есть такие же типы, как наши "второступенки" - ограниченные, мещанистые. <...> В одной квартире с нами живут девчата, кончившие II ступень и учащиеся. Ну и что же? Целыми днями висят на телефонной трубке и перехихикиваются с разными Колями, Люсями, Максами, Ванями и т.д. Ничего не читают, за исключением романов (вроде Вербицкой), и на мое удивление отвечают: "А что же читать?" Здесь ли это спрашивать? Здесь столько книг, столько библиотек, читален всем доступных! Здесь есть справочные библиотеки, где, ознакомившись с каждым читателем отдельно, опытные люди могут дать целую систему для чтения! Одной из моих соседок родители дают возможность ехать в Берлин для изучения языков, а она отказывается только потому, что втюрилась в одного типа и не хочет с ним расставаться. Ведь это же безумие! А есть, конечно, и хорошие, выдающиеся люди. И театры здесь есть отвратительные, а есть и дивные. И вот именно благодаря тому, что здесь всего и всех много, можно выбрать хорошие книги, хорошие театры, хороших знакомых и друзей, в общем, хорошую жизнь. <...> за меня ты не беспокойся, я не пропаду, и "тоска" у меня так же быстро проходит, как и приходит. И это тоска беспричинная, признак проклятой интеллигентщины, от которой я всеми силами хочу избавиться".