Застой. Перестройка. Отстой - [20]

Пришел Кирилл. Местное «радио» сообщило, что его привели милиционеры из ресторана, где он кутил с девушкой. Он просрочил свое увольнительное. И его схватили. Он даже не успел девушку проводить домой.

Парень рыдал. Нянечки его успокаивали:

— Кирилл, не плачь, будь мужчиной!

Я его понимал. И жалел. И тоже успокаивал, как мог. Он плакал нутром. Не для того, что произвести впечатление.

Бедный, бедный мальчик.

Впрочем, чужие беды мы уж как-нибудь сможем пережить. Это подмечено точно.

Утром вымыл руки, вытерся о свитер. И в кресло — писать. Затем трепался с призывниками и очень долго — с Кириллом. Оказалось — его действительно «взяли» прямо в ресторане. Менты позорные. Перед этим он успел сходить в кино на двухсерийный канадско-французский фильм «Это было в Париже».

Представляете — после Парижа — в «дурдом»…

Когда Кирилл ушел, я опять стал заполнять свой дневник. Белый все удивлялся тому, как я быстро выводил свои каракули.

По коридору прошла заведующая. Вежливо со мной поздоровалась. Я стал надеяться на лучшее…

Утром водили меня к невропатологу. Толерантно поговорили с пожилой дамой о литературе, в частности, о Солоухине, ее самом любимом писателе. Говорила в основном она. Хотя я тоже что-то вякнул. О моем понимании литературы. По-моему, я убедил ее в том, что я не шизофреник.

Но все равно осадок после этой встречи остался тревожный. Не много ли я болтал о бессознательной природе творчества? Не напугал ли ее?

Медсестра, которая водила меня к невропатологу, вскользь обронила:

— Больше вам проходить никого не надо. Так мне велел передать вам Семен Моисеевич.

Я даже не знал, что и думать. И сам побежал к Семену Моисеевичу.

Он сказал:

— Да, психолога вам проходить необязательно. Оказалось достаточно одного невропатолога. Тем более что председатель комиссии уже подписал заключение. Сути дела уже не изменить. У вас не тот диагноз, с которым вас сюда направили.

— А какой? Какой мне поставили диагноз? — довольно аффектированно спросил я.

— У вас невроз, — ответил доктор, — Вы просто нервный человек. Но подлечите нервишки, успокоитесь — и все пройдет. Конечно, никакой шизофрении у вас нет.

Я понял, что районный военком и психиатр Селезнев направили меня в «дурку» с диагнозом — шизофрения. Но это меня уже не волновало. Я также понял, что меня скоро выпустят! Ко мне пришли надежда, желание жить, хотелось бегать, прыгать, летать!..

В голове пронеслась нахальная мысль — а, может быть, завтра и выпишут?

Робко спросил об этом у врача.

— А чего до завтра тянуть? — ответил этот гениальный эскулап, — сейчас невропатолог напишет заключение — и тотчас выпустим.

Я не верил своим ушам. Я был на грани счастливого обморока. Начал нервно, судорожно благодарить Семена Моисеевича:

— Я буду молиться за вас, буду молиться за вас. За все, что вы для меня сделали. За то, что выпустили меня прямо сейчас, а то я здесь постепенно действительно начал сходить с ума.

Он улыбнулся:

— Я понимаю. Вам здесь, конечно, пришлось тяжелее, чем остальным…

Но и всем остальным в больнице было плохо. Особенно оставшимся призывникам. Особенно после того, как стали выписывать меня.

Я трогательно (почти по-фронтовому) простился с друзьями — с Белым, новобранцами. Белый оказался пророком. Еще вчера он сказал, что меня скоро выпишут.

Простился с Кириллом, который стал еще мрачнее. Его было жалко больше других.

Стало стыдно, что съел у него утром (он угостил) две грозди винограда и яблоко. Но кто же знал, что мне уходить…

Кирилл сказал, что теперь точно совершит побег. Он-де решился.

Пожал руку Борису. Он заплакал. И пожелал мне:

— Не забывай про нас! Мы — тоже люди!

Я пообещал ему написать про больницу книжку.

Он обрадовался.

Тимур вышел из своих апартаментов и молча пожал мне руку. Он ничего не сказал.

Медсестра напомнила мне о моем пакете с продуктами. Я хотел оставить его Юрке, но медсестра предупредила:

— Это плохая примета. Тогда вернешься…

Пришлось забрать. Я раскланялся с медсестрой. Пожал руку Володьке. И — самой быстрой в мире пулей! — вылетел из ада.

Я оказался на свободе.

Я приехал домой (там никого не оказалось), сбросил с себя пропитанную больницей одежду, помылся, полежал на кровати, посмотрел телевизор.

И… с нежностью и болью стал вспоминать своих коллег по несчастью. О других людях почему-то не вспоминал. За весь день я не написал ни строчки.

* * *

Жизнь постепенно налаживалась, я забывал о тяжелых днях, проведенных в больнице, работал, много читал.

Наташа забеременела, и мы ждали девочку Настю, почему-то были уверены, что родится именно дочка. Имя ей придумали сразу — Настюшка.

Я наклонял голову к животу Наташи и слышал, как там шевелится маленький ребеночек.

— Брыкается! — радостно говорил я.

— Точно, брыкается, — соглашалась умиротворенная, красивая, как большинство беременных женщин, Наташа.

На семейном совете мы решили с Наташей, что сразу после родов будем переезжать в Москву, где нас ждали мои родители. В армию меня уже взять не могли. По статье 8Б (невроз) служить не берут. А в школе перспектив никаких больше не было.

Перед отъездом в Москву Эмма Ивановна (святая женщина!) купила мне за полторы тысячи рублей («Жигули» стоили семь) путевку в круиз по Средиземноморью. Наташа по известным причинам поехать не могла.