Застольные беседы - [81]

2. «Полагают, — сказал Гермей, — что Гермес первым из богов изобрел в Египте письмена;[955] поэтому египтяне на первое место среди письмен ставят изображение ибиса, птицы, посвященной Гермесу[956], неправильно, по моему мнению, предоставляя первенство среди букв образу немого существа[957]. А Гермесу ближе всех чисел четверка;[958] многие относят и рождение этого бога[959] к четвертому дню месяца. Как те первые буквы, которые по имени Кадма названы финикийскими[960], исчислялись четырежды четырьмя, так и позднее были дополнительно введены четыре Паламедом, а затем еще столько же Симонидом[961]. Изо всех чисел первыми совершенными являются число три, как имеющее начало, середину и конец[962], и число шесть, как равное сумме своих делителей;[963] и вот, шесть, умноженное на четыре, а также восемь на три, то есть первый куб на первое совершенное, составляет двадцать четыре».

3. Еще во время речи Гермея учитель грамоты Зопирион на виду у всех усмехался и делал свои замечания, когда же Гермей закончил, не удержался от того, чтобы назвать все подобные рассуждения пустой болтовней: только случайностью, а не какими-то сложными расчетами обусловлено и число букв и их порядок. «Точно так же, — добавил он, — лишь случайно и само собой получилось так, что первый стих «Илиады» равносложен первому стиху «Одиссеи»[964], и такое же совпадение наблюдается, и в последних стихах обеих поэм».

Вопрос IV Которую руку Афродиты поранил Диомед [965]

Участники беседы: Гермей, Максим, Зопирион

1. Гермей хотел было о чем-то спросить Зопириона, но мы его удержали; и очередной вопрос был задан ритором Максимом по гомеровскому предмету — которую руку Афродиты поранил Диомед. Зопирион немедля ответил вопросом же, на какую ногу хромал Филипп. «Это другой случай, — сказал Максим, — ведь и Демосфен[966] не принимал этого во внимание. Но если ты признаешь, что затрудняешься ответом, то другие покажут, о какой руке говорит Гомер внимательному слушателю». Молчание Зопириона было для нас знаком того, что ему нечего ответить, и мы стали просить Максима дать необходимое разъяснение.

2. «Прежде всего, — сказал Максим, — из самих стихов[967]

Прямо уставив копье (ε̉πορεξάμενος), Диомед, воеватель бесстрашный,

Острую медь устремил и у кисти ранил ей руку —

видно, что если бы он хотел нанести удар в левую руку, то ему не было бы надобности перескакивать (μεταπηοάω)[968], так как его правая рука находилась прямо против левой руки противника, обращенного к нам лицом к лицу (ε̉ξ ε̉ναντίου); да и целесообразнее было направить удар в более сильную руку, к тому же обнимавшую уносимого Афродитой Энея, чтобы либо поразить самого Энея, либо, ранив Афродиту, заставить ее бросить Энея. Во-вторых, когда Афродита вернулась на небо, то Афина, подшучивая над ней[969], говорит:

«Верно ахеянку новую ныне Киприда склоняла

Ввериться Трои сынам, беспредельно богине любезным?

И, быть может, ахеянку в пышной одежде лаская,

Пряжкой златою себе поколола нежную руку?»

Думаю, что и ты, превосходнейший из учителей, когда в знак одобрения погладишь по голове кого-нибудь из учеников, делаешь это не левой, а правой рукой: очевидно, так же действовала и обольстительнейшая богиня[970] Афродита, выражая свою благосклонность героиням».

Вопрос V Почему Платон назначил Аяксу двадцатым подойти к выбору своей участи

Участники беседы: Соспис, Гила, Ламприй, Аммоний, Марк

1. Решение предыдущего вопроса доставило удовольствие всем собравшимся, и только грамматик Гила сидел в угрюмом молчании, расстроенный неудачей на состязаниях. Видя это, ритор Соспис провозгласил:

«…только душа Теламонова сына Аякса…», —

а затем, понизив голос[971], продолжил, обращаясь к нему:

«Но подойди же, Аякс;[972] на мгновенье беседой с тобою

Дай насладиться; гнев изгони из великого сердца».

Гила, волнение которого еще не улеглось, мрачно ответил: «Душа Аякса, по Платону[973], получив двадцатую очередь воплощения, назначила себе воплощение в природу льва, а мне неотступно вспоминается речь комического старика:[974]

Ослом родиться лучше, чем завидовать

Безмозглым дуракам преуспевающим».

Соспис рассмеялся: «А пока мы ждем воплощения в ослов, объясни нам, раз уж ты знаток Платона, почему он уделил по жребию душе Теламонова сына только двадцатую очередь выбора своего нового воплощения». Но Гила с негодованием отмахнулся от этого вопроса, подозревая, в своем дурном настроении, не подшучивают ли над ним. Тут в разговор вмешался мой брат Ламприй: «Что же, ведь Аякс занимает второе место после великого сына Пелеева[975] и по красоте, и по росту, и по мужеству, а двадцать — это вторая декада, а декада — самое совершенное среди чисел[976], как Ахилл среди ахеян». Это вызвало общий смех, а Аммоний сказал: «Будем считать, Ламприй, что ты превосходно отшутился за Гилу, но теперь, раз уж ты взял слово, выскажись без шуток, а серьезно о занимающей нас причине».

2. Ламприй, не ожидавший такого предложения, смутился, но после непродолжительного молчаливого раздумья ответил, что Платон вообще часто играет словами[977], а там, где он к рассуждению о душе присоединяет некий миф,