Застенок - [12]

– Цветочника. Это его кольцо. Его убили?

– Почему вы так решили?

– Ну… я не знаю, – растерялся Роман. – А тогда откуда у вас его кольцо? – в этот вопрос он вложил все свои сомнения и подозрения.

Однако оперу его тактика не понравилась. Разъяснив ситуацию традиционным «Вопросы здесь задаю я», он вернул разговор к началу:

– Так, значит, вам все же знаком гражданин Байдуллаев, по кличке Мухомор, до недавнего времени торговавший цветами на Коломенской улице?

– А… ну да… знаком. Только я не знал, что он Мухомор и что Бай… как вы сказали?

– Байдуллаев Анвар Абишевич. Какого рода отношения связывали вас?

– Отношения? – переспросил Роман. – Никакие. Не было у нас отношений. Я только собирался познакомиться с ним. А он вдруг пропал. Потом меня похитили… то есть арестовали.

– А для чего вы хотели с ним познакомиться? Кто вас к нему направил?

– Никто, – Роман недоумевал.

– Так, – опер откинулся на спинку кресла и постучал пальцами по столу. – Значит, вы утверждаете, что только собирались познакомиться с Мухомором, однако же кольцо его вам хорошо известно. Неувязочка получается, Роман Вячеславович. Что это вы меня за нос водите?

– Я не вожу вас за нос, – Роман покосился на мясистый нос опера и, запинаясь, попросил: – Пожалуйста… вы мне скажите, в чем я виноват и… что случилось с… с Мухомором.

Опер изучал его холодным, пронизывающим взглядом.

– Вам, я полагаю, это должно быть лучше известно, – ответил он после долгой, продуманной паузы.

– Мне? – Роман облизал пересохшие губы. – Нет. Мне ничего не известно. Совсем ничего. А вам? – он решился, наконец, открыто посмотреть в глаза оперу.

– А вот нам кое-что известно, – непроизвольное нахальство задержанного вновь было оставлено без внимания. – И это что-то тянет лет эдак на пятнадцать строгого режима.

Роман вытаращился, все еще ничего не понимая, но заранее ужасаясь.

– Мухомор был звеном в отлаженной цепочке, по которой шли крупные партии наркотиков из Центральной Азии в Россию и Европу Так что непростой был гриб, этот Мухомор.

– Наркотики? – известие потрясло Романа до глубины души. – Мухомор? Этого не может быть. Я не верю. Я вам не верю… Это ошибка, чудовищная ошибка… Он не мог… Я не мог так ошибиться. Нет. Глупости. Бред… А кольцо? – вдруг вспомнил он.

– Кольцо служило паролем. Опознавательным знаком. И своеобразной регалией крупного наркодельца.

– А цветы? – совсем уж безнадежно спросил Роман.

– А что цветы? – пожал плечами опер. – Невинное хобби. Даже у мухоморов бывают маленькие страстишки. Ну, надеюсь, с вашими вопросами мы покончили? Можем переходить к моим? – в его голос каким-то образом, скорее всего контрабандой, проникли ироничные нотки.

И Роман сдался, не выдержав кощунственности обрушенной на него реальности, больше похожей на бред, нежели на истину. Он вывалил перед опером все до последней капли, изложил альфу и омегу своего бытия и повинился во всех смертных грехах: отсутствии смысла жизни, одержимости литературой, раздолбайстве, тайной эротомании, мании величия, мистических галлюцинациях и, наконец, безрассудном приписывании наркодельцу космических масштабов мудрости и благородных черт Учителя.

Он не скрывал ничего. Жаркая исповедь была со вниманием выслушана опером, ошалевшим от наплыва интимных откровений. Но сколь ни старался тот уловить хоть немного смысла в откровениях, большая часть их осталась для него непонятной. Другая – значительно меньшая – была осознана лишь приблизительно. Однако этого хватило бы, и с избытком, для скоротечного вывода: криминала в этом падшем ангеле-недоумке не наберется ни на одну, даже самую безобидную статью УК РФ.

Выдохшись и выговорившись, Роман с облегченной совестью ждал приговора. Доверчиво и с надеждой смотрел он на опера. А тот медлил, стоя у окна, спиной к задержанному, и издавая негромкие, невнятные звуки, будто борясь с подступающими к горлу рыданиями. Спина и плечи мелко сотрясались, одна рука прикрывала лицо. «Что это с ним? – подивился Роман эффекту, произведенному его исповедью. – Плачет?»

Впечатлительность опера глубоко тронула его. Минуты три в кабинете царило молчание, сопровождаемое тиканьем часов и судорожными всхлипами. Роман жался на стуле, не зная, что предпринять для восстановления равновесия. Из затруднения его вывел опер. Не глядя на задержанного и придав лицу еще более каменное, чем прежде, выражение, чтобы не расплескать внезапных эмоций, он вытянул из ящика стола бумажку, черкнул на ней и протянул Роману.

– Вы свободны, – проговорил он деревянным голосом. – Ваш пропуск.

Роман, огорошенный и обрадованный, схватил бумажку, вскочил, опрокинув стул. Быстро навел порядок, боком двинулся к выходу и уже у двери, взявшись за ручку, попытался выразить сочувствие:

– Вы не расстраивайтесь… Рад было познакомиться.

Он нырнул в дверь и перевел дух. «Пронесло!» А из кабинета полетели уже ничем не сдерживаемые заливистые звуки. Опер смеялся, всхлипывая и постанывая от неудержимого веселья. Роман пожал плечами и, преисполненный нелегко доставшегося ему счастья, отправился на свободу.

«Да, – думал он, шагая по улице и вдыхая полной грудью вольный воздух. – Да, свобода – великая вещь. Только к ней и стоит стремиться в этой жизни. Не правда ли, милый?» – передразнил он тюремного духа, малюющего на стенах разные паскудности.