Застенчивый порнограф - [63]

— Ну и каково работать в полиции? — вдруг спросила она.

— Не очень-то хорошо! — вырвалось у него.

— Тебе не нравится?

Он попытался сделать беспечный вид.

— Когда-то нравилось.

— И перестало?

Заботливый тон ее голоса заставил его съежиться на сиденье. Он не привык к сочувствию.

— Я собираюсь уходить из полиции.

— И что ты станешь делать? — лукаво спросила она.

— Пока еще не знаю. Может, буду фотографировать.

На несколько мгновений воцарилось молчание, он то и дело поглядывал на девушку, и чем дольше он смотрел, тем больше ему хотелось снимать ее. Или разорвать на куски. На обратном пути из супермаркета он спросил, не хочет ли она, чтобы он сфотографировал ее в саду ну, скажем, где-нибудь после полудня. Племянница засмеялась.

— Почему ты смеешься?

— Да просто так.

— Так хочешь, я сниму тебя?

Она подняла плечи, покривлялась. Он подумал, что это ей идет.

— Снимай, если охота.

Пиа сидела, опираясь спиной о камень, и читала. Виго фотографировал ее, лежа на траве. На ней были синие хлопчатобумажные брюки и желтая блузка. Виго так заинтересовало ее лицо, что он истратил две пленки.

В этот вечер моросил дождик. Он поплыл на лодке, прихватив леску, и вытянул треску. Сворачивая рыбе голову, он услышал странный хруст. Подгребая назад к берегу, Виго представлял себе задумчивое лицо племянницы. У него было такое чувство, будто он что-то забыл. Но, вытаскивая лодку на берег, он понял. Он уже несколько недель не вспоминал про рак. Тале сказала, что он хорошо выглядит. Ему не хотелось ее тревожить. Но может, ему поговорить об этом с племянницей и попросить ее не рассказывать матери? Он улыбнулся.

Днем он обратил внимание на лодку, скользящую в шхерах между мысами. За ней тянулся хвост из пены, прочерчивающий четкий треугольник на водной глади. Как ни странно, гребца не было видно. Лодка двигалась довольно быстро, весла были подняты к небу. Виго прищурился. И тут в лодке появилась фигура, это произошло настолько внезапно, что он вздрогнул от испуга, хотя сидел на берегу за добрую сотню метров. Тале повернулась и посмотрела на него.

— Ты не возражаешь, если я поснимаю ее? У себя дома? На следующий уик-энд, если это ее устроит?

Он не собирался говорить это, выпалил автоматически.

Тале посмотрела на него с тайным неодобрением. Ему всегда казалось, что сестра знает все о нем, хотя понимал, что это идиотская мысль. «Скажи „нет“, — подумал он, — скажи, „нет“». Но она сидела странная и таинственная, не говоря ни слова, и ему захотелось хорошенько встряхнуть ее. Тале встала, подошла к брату и села между его коленей. Он замер. Потом она положила голову на его правое бедро.

— Что ты собираешься делать с ней?

— Ничего.

Тале закрыла глаза. Он почувствовал тепло ее щеки сквозь ткань брюк. Он взглянул на ее непроницаемое лицо и повторил:

— Ничего.

35

Они считали, что он отреагировал слишком легко, их оскорбило это небрежное отношение. Для них он был демон, а его мысли — неиссякаемый источник любопытства. Они окружали его все время, их взгляды впивались в него. Один шептал: «Сегодня на нем новые ботинки», другой: «Он болен, это вирус». Они смотрели на его кожу, на складки на брюках, на ногти. Они поджидали его в кафе, но стоило ему подойти ближе, они поворачивались спинами, словно отгораживались стеной, делая вид, будто заняты. Для них он был беззаботным повелителем, они не смели смотреть ему в лицо. Он ощущал их взгляды повсюду. Это тоже говорило о том, что они боятся его и сгорают от любопытства. Они криво усмехались. Когда он открывал дверь в кабинет, они вешали телефонную трубку, не окончив разговор. Они караулили его за углом, а когда он приближался, корчили гримасы. Что-то их раздражало, но что именно — он не мог понять. Некоторые из них сами были демонами. Сильные держались особняком. Ему хотелось попасть в их компанию. Слабые льстили ему, лицемерно подлизывались. Но в его снах они уважали его. Он был вынужден сдерживаться. Если бы он не сдерживался, они разорвали бы его на куски.

В полиции умение держать себя в руках считалось подвигом, и для слабых и слепых он был богом самообладания. Однако он знал, что самообладание оглушит его, отнимет у него все. Самообладание сделает его автоматом. Эта мысль наполнила его радостью и злобной жаждой действовать. Ему претило это самообладание. Они увидели сделанные им снимки, фотографии изуродованных тел, кожу, измазанную кровью, порезанные и избитые лица. Они поняли, что он не может владеть собой. Поэтому был вынужден уйти из полиции, поэтому ему было не суждено вернуться в свой кабинет, к коллегам.

В глубине души он не жалел, что порывает с полицией. Им было нечего сказать ему. Он уже все решил и написал заявление об уходе. Он отложил кое-какие деньги из тех, что получил за фотографии. Кроме того, он планировал начать работать частным детективом. Он уже завел сайт в Интернете. Расстаться с коллегами ему было легко. Время от времени он чувствовал, что облегчение словно лихорадка разливается по его телу. Он вновь ощутил себя ребенком. Он больше ни за что не отвечал: никаких дел, никаких процедур, и его душа была до краев переполнена восторгом и ужасом от сознания открывающихся возможностей.