Застенчивый порнограф - [28]
Однажды утром во время завтрака я спросил одного мальчика из нашего класса, когда растает снег. Он как-то странно посмотрел на меня.
— Растает? — спросил он. — Нет, он никогда не растает.
— Но ведь придет весна.
— Нет, весна не придет, но это не беда, ведь со снегом тоже хорошо. Зима — мировое время года.
Я не знаю, Сара, правда ли, что может быть такая страна, где снег никогда не тает?
В Одере почти никогда не бывает снега. Не думай, что я это забыл. Сначала выучу хорошенько язык, найду этого полицейского и ослеплю его.
А потом вернусь к тебе.
Ты вспоминаешь иногда о том вечере, Сара? Наверное, не вспоминаешь.
Я вспоминаю об этом за тебя, так лучше. Я должен помнить обо всем, что случилось. Чувствую, как у меня ноет под ложечкой. Кажется, это называется «интуиция»- когда ничего точно не знаешь и все же уверен, что это именно так и есть.
Я уверен, что есть какой-то знак, который поможет мне найти его.
Привет, С.
Что это он делает?
Стоит на голове.
Прижимает ступни к стенке, а живот к Памеле Андерсон.
Он стоит на голове и бормочет. Его губы шевелятся. Футболка сползла вниз и висит мешком на груди. Лицо побагровело. Губы шепчут.
Он рассказывает.
Говорит обо всем, что думает.
Прислушивается к собственному голосу. Стоит на голове, рассказывает и слушает.
Он — слушатель. И рассказчик.
— Стой спокойно, — говорит он, — сейчас я тебе расскажу.
«Когда-то, давным-давно, на заднем дворе появилась незнакомая девочка. Она смотрела на мое окно. На носу у нее были очки с толстыми стеклами. А я стоял и смотрел на ее ясные глаза и темно-рыжие волосы. Она взглянула на меня, а я застеснялся и уставился на веревки для сушки белья и на небо.
Это была Сара».
Симон старается сохранять равновесие, он двигает ногами по обоям, стоит упираясь головой в пол. Ему видна обратная сторона столешницы и загорелое тело на обоях вверх ногами.
— Разве ты раньше никогда не встречал ее? — спрашивает он.
— Нет.
Сара только что поселилась в подвальном этаже со своей матерью и дядей Себастианом.
Мать была уборщицей в ратуше, а чем занимался Себастиан — знали все.
— И чем же?
— Он продавал журналы и игрушки.
— Что за журналы?
— Порно.
— Расскажи еще.
— О чем?
— О Саре.
— Что рассказать?
— Ей нравились порножурналы?
— Я не знаю.
— Что она делала, когда вы листали эти журналы?
— Смеялась. Только глаза у нее смеялись. А потом злилась. Сначала смеялась, потом злилась.
А иногда наоборот — сначала злилась, потом смеялась.
— А не было так, что она смеялась, а после не злилась?
— Нет. Она смеялась, а после злилась. Или сначала злилась, потом смеялась.
— А почему она злилась?
— Не знаю.
— Что она говорила, когда злилась?
— Говорила: «Дерьмовые картинки». Ей не нравились фотографии женщин без волос.
— Почему?
— Не знаю.
— А ты?
— Что я?
— Ты любишь смотреть на такие фотографии?
— Иногда. Но после меня тошнит.
Симон знал, что кровь скопилась у него в голове, как дождевое облако. Он зажмурил глаза и снова стал говорить:
— Днем ее мать работала в ратуше. Мы с Сарой сидели за кухонным столом, складывали монопольку и листали ее книжки. Лицо Сары морщилось в хитрой улыбке. Тогда она становилась похожей на симпатичную уродку.
— Симпатичную уродку?
— Да, на хорошенькую уродку.
— Всегда?
— Нет, только когда ухмылялась. А иногда мрачным тоном говорила: «Хочешь полистать журналы Себастиана?»
Она улыбалась так широко, что показывала все зубы. Я кивал. Каждый раз, когда она говорила про шкаф Себастиана, я умолкал. Я не знал, что ответить. Два раза она открывала этот шкаф, но мы не осмеливались брать журналы. Боялись, что ее мать придет с работы раньше и застукает нас. Ведь мать Сары иногда сильно злилась.
Симон открыл глаза и уставился прямо перед собой на перевернутую вверх тормашками комнату. Из его груди вырывался то резкий, то ласковый голос. Резкий голос звучал деловито и высокомерно. Он то повышался, то падал легким дождичком. Ласковый голос прятался под гласными, поворачиваясь спиной к резким углам согласных. Симон, снова зажмуривая глаза, зашептал. Вначале звучал резкий голос, всегда вначале.
— Хочешь?
— Чего?
— Посмотреть.
— Немножко.
— Что с твоим животом?
— Ничего.
— Не жжет?
— Немножко.
— Крутит в животе?
— Чуть-чуть.
Мы прокрадывались на носках из гостиной в спальню ее матери и Себастиана. Сара знала, где лежит ключ: в ящике прикроватного столика, под картиной с Моисеем на Синайской горе. Мы садились перед коричневым шкафом. Смотрели друг на друга. Когда она поворачивала ключ в замке, я чувствовал, как у меня внутри что-то сжимается. Левая дверца открывалась. Сара смеялась и покусывала нижнюю губу. Она всегда так делала, когда речь шла о чем-то муторном.
— А что было муторного?
— Я не знаю.
— Почему, почему?
— Потому, что меня начинало мутить.
— Ты был влюблен.
— Меня тошнило.
— Влюблен, влюблен.
— В животе просто огнем жгло.
