Застава в огне - [17]

— Всем головы пригнуть, не высовываться.

С противоположного склона прогремел выстрел гранатомета, в кустарнике раздался взрыв. В ответ заработали короткими очередями два пулемета. Это вступила рахимовская группа.

Разрывы пуль заставили моджахедов припасть к скале. Только Хаким рискованно возвышался над гребнем, и Фархад потянул его подальше от края.

— Надо уходить быстрей. Ты слышишь?!

Казалось, осатаневший Хаким не слышал. Он с ненавистью смотрел на дымящиеся заросли и шептал дрожащими губами:

— Сжечь… Всех кяфиров сжечь… Всех до единого…

— Опомнись ты! Мы рассчитаемся потом, не сейчас. Еще будет время.

С трудом Фархаду удалось оттащить Хакима с его наблюдательного пункта, где стоять уже было опасно. Он буквально выволок не прекращающего посылать проклятия охранника Надир-шаха на тропу. Еще кто-то из них стрелял из гранатомета, но все же моджахеды поняли, что им пора сниматься с позиции и уходить. Все были готовы к этому, когда Хаким неожиданно уселся прямо на дороге. Он сидел, покачиваясь из стороны в сторону, и как заведенный бубнил:

— Неверные будут смеяться над нами. Крови хочу, крови! Убить неверных!

— Ладно, будет тебе кровь, — сказал Фархад. Он понял, что иначе Хакима ничем не успокоить. Пусть это будет лишь видимость выстрела, пусть он промахнется, только это единственный способ отвлечь внимание командира.

Фархад попросил у одного из моджахедов снайперскую винтовку. Он хотел, чтобы Хакима увели, — тогда в любом случае он мог бы сказать, что пристрелил неверного, даже если бы промахнулся. Однако Хаким заупрямился. Встав на ноги, он отказался от помощи, сказав, что хочет наблюдать, как стреляет Фархад. Тому ничего не оставалось делать, как пристроиться с винтовкой за камнем. Он посмотрел вниз: в окуляре оптического прицела замелькала серо-зеленая мешанина из ветвей и листьев. Пограничников практически не видно. О точном выстреле говорить не приходится. Фархад посмотрел на противоположную сторону. Раньше там, на верхней тропе, располагалась группа прикрытия из трех человек. Кажется, они и сейчас там. То место просматривается гораздо лучше, чем ущелье. Похоже, пограничники спрятались, однако не могут же они век сидеть неподвижно. Нужно набраться терпения и ждать, что Фархад и сделал. И стоило одному из солдат только приподнять над камнем голову, как последовал выстрел, и этот выстрел был на редкость точным.

Дернувшись на отзвук выстрела, Мансур оглянулся по сторонам. Пограничники укрывались за каменным выступом, и огонь противника не должен был причинить им особого вреда. Однако капитан явственно слышал выстрел снайпера. Он стал выяснять, не ранило ли кого-либо. Он окинул взглядом свое воинство. Клейменов внимательно осматривал задетый осколком локоть. Это случилось раньше, во время первого залпа. Потом оглушило рядового Хафизова. Он с трудом встал на ноги и до сих пор стоял, время от времени потряхивая головой, словно в недоумении: что же это с ним произошло? Еще один боец был ранен в ногу, и сейчас два товарища корпели над перевязкой.

— Все? Остальные в порядке? — спросил Мансур, и вдруг сверху раздался крик — крик не физической боли, а крайнего отчаяния, потери, несчастья, когда уже ничего изменить нельзя.

Аскеров ринулся наверх и уже сам потом не смог бы объяснить, как ему удалось так лихо подняться по отвесному склону, где в любой момент под ногами или руками могут сорваться камни, да и ты вместе с ними полетишь вниз. Однако он поднялся, причем очень быстро.

Первое, что увидел Мансур, — это Исмаилов, держащий на коленях безжизненную голову Саидова. Его немигающие глаза выражали последнюю степень отчаяния. Такое наступает в момент, когда рушится последняя надежда, когда ничего нельзя поправить. Он прижимал друга к груди и, казалось, сам был готов умереть вместе с Мустафой.

— А ты куда смотрел?! — набросился капитан на стоявшего рядом Рахимова. Тот был донельзя растерян, у него дрожал голос. Чувствовалось, того и гляди разревется.

— Товарищ капитан, я говорил, говорил я ему — пригнись, мол. Мустафа все правильно делал. Потом догадался, что моджахеды уходят, и на секунду, буквально на секунду приподнял голову. Тут это и случилось.

Мансур хорошо знал, как это бывает. Секундная неосторожность — и нет человека. Кого винить? Да уж теперь некого. Тем более что обвинениями ничему не поможешь.

Вскоре на тропу поднялись Клейменов и остальные пограничники. Мансур приказал отнести погибшего в машину, успокоить Исмаилова и Рахимова. Он говорил зло и отрывисто, настроение было хуже не придумаешь. Наконец услышал по рации долгожданный голос пилота:

— Иртыш-два! Я — Валдай! Подходим, направляйте нас.

— Валдай, я — Иртыш-два! От нас на юго-запад до речки смотрите. У нас один двухсотый, один. Ответьте пожестче. Это моя личная просьба.

— Понял тебя, Иртыш.

Капитан шел по тропе впереди отряда. Он был здесь единственным человеком, которому нельзя сомневаться в правильности своих решений. Над головой пронеслись два вертолета «МИ-8». Аскеров, остановившись, проводил их сожалеющим взглядом. Эх, если бы они прибыли чуть пораньше!

Клейменова всегда удивляло, каким образом дурные вести доходят до людей раньше времени. Они еще ни о чем не сообщили на заставу, однако по тому количеству народа, который встречал машину, было ясно — всем уже известно о случившейся беде. Бойцы высаживались из «ЗИЛа» с мрачными лицами, и такие же горестные лица были у встречающих. Встревоженная Катерина бросилась к Клейменову, осмотрела его повязку на руке: