Заслуженный гамаковод России - [16]

«Но и это не всё ещё! А ведь от этого эгоиста страдает не только стая – нет! – страдают и самые близкие: ведь где настоящий отец семейства должен находиться днём? Правильно: в гнезде или рядом с ним, оберегая покой любимой подруги и потомства, а также во всём им помогая. Впрочем, что касается потомства: разве при таком образе жизни дождёшься от него настоящих полноценных наследников, будущую надежду и опору стаи?»

Это выглядело уже полным издевательством, причём не только надо мной: Мамзель просто обязана была возмутиться и хотя бы попробовать куснуть наглеца. Однако она молча проглотила всё и даже не поморщилась: мне уже совершенно не нравилось такое положение.

«Ты лжёшь, Рыжий!» – «Ага, вы видите, дорогие соплеменники: ему нечего возразить на все мои обвинения, но ведь – для убедительности – я могу представить и свидетеля!»

Мерзкое сборище заволновалось: они все заоглядывались, пытаясь понять – кто же свидетель? – и тут я похолодел, увидев, как на возвышение рядом с Рыжим забирается моя Мамзель.

Ведь разве я не любил её и не приносил самых вкусных и жирных кусков – которых не видел никто никогда в стае? И кто больше имел возможность пробовать пиво, втайне доставляемое мною из далёкого подвала, что я делал значительно чаще, чем докладывал о том любимым соплеменникам? И разве недостаточно ей было любви, которую я дарил ей два года, что мы жили вместе?

А Рыжий разливался уже дальше. – «Вы только спросите её: прав ли я, предъявляя многочисленные и весьма тяжкие обвинения? И тогда уж вы сами бесспорно вынесете приговор, который он давно заслуживает!»

Это было выше моих сил – стоять и наблюдать, как меня хладнокровно и последовательно продают со всеми потрохами: я бросился к ближайшему противнику и рванул его за плечо, и сразу после этого на меня кинулись четверо или пятеро. Я сцепился с одним – это был Огрызок – и покатился колесом, стараясь увернуться от быстрых укусов, однако слишком уж явным было преимущество: кто-то вгрызся мне в холку, и если бы я не отпустил вовсю визжавшего мерзавца – меня самого могли бы отправить к крысиным праотцам: потеряв кусок шкуры я сбросил-таки врага и расшвыривая всех кинулся по главному туннелю на свободу.

Бежал я достаточно резво, но никто, видимо, и не пытался догнать меня: в драке один на один я справился бы почти с каждым, убивать же меня они не собирались. Целью их заговора могло быть одно из двух: либо изгнание из стаи, либо моё перемещение на нижнюю ступень иерархии, с чем я никогда не согласился бы. Главное же заключалось в ином: Мамзель предала меня – подло и низко, как будто мы не прожили вместе так долго и не пережили столько горя и радости! Теперь я понимал Огрызка: этому-то мерзавцу и должна была достаться моя Мамзель, и потому-то он и выглядел так нагло и заносчиво, и очень жалко стало мне теперь, что я так и не осуществил тайную прежде мысль: перегрызть ему глотку.

Пережив первый шок я перешёл на мелкую рысцу: здесь требовалось уже следить за обстановкой, чтобы не налететь на кошку или собаку, занятую добыванием пищи. Моё тайное убежище находилось на границе участков, и пока я собирался отсидеться в своей норе: вряд ли кто полез бы ко мне выяснять отношения дальше, и кроме того: недалеко находились тайники с запасами еды и напитков.

Добравшись до места я тщательно проверил ситуацию вокруг: ничьих следов или запахов мне обнаружить не удалось, и тогда я принял некоторые меры безопасности: перетащив в нору банку пива и несколько кусков сыра я забил вход изнутри приготовленной заранее заслонкой, и только тогда уже успокоился и приготовился к погружению в тоску и апатию.

Я пил тёмное ароматное пиво, а потом грыз сырные обрезки, и снова пил, а потом погружался в странный тревожный сон: никто не приставал ко мне наяву, зато во сне я загрызал по очереди всех тех мерзавцев, кто так яростно боролся против меня, устроив подлое судилище: сначала я расправлялся с Огрызком – что было совсем несложно, затем наступала очередь Рыжего: тут следовала короткая стремительная схватка, в конце которой я перегрызал ему глотку, извергавшую столько лжи и ненависти, и потом приходил черёд Вожака; мы долго кружили, примериваясь и делая ложные выпады, а потом неожиданно сплетались в яростном порыве, и уже нельзя было разобрать – где чьи лапы, хвосты и зубы – но именно последнее и выручало меня: сдавив резцами глотку я душил его, не давая вырваться и напасть на меня: его судьба была предрешена, и когда он начинал биться в агонии, то я ещё сильнее стискивал челюсти, даря ему лёгкий и быстрый конец.

Я потерял связь с реальностью: догрызя остатки сыра я находился в непонятном полусонном состоянии, не решаясь что-либо сделать: потрясение всё ещё не прошло, и когда я услышал поскрёбывание и шорох, то не сразу понял, что кто-то пытается проникнуть ко мне. Очевидно, это не были враги: Вожак с бандой устроили бы либо шумную осаду, либо наоборот: постарались бы засыпать меня окончательно. Так что я постарался взбодриться и после некоторых усилий – обусловленных физической слабостью – отодвинул-таки заслонку в сторону: как я и думал, у порога стоял мой единственный друг и союзник: Бродяга.