Защитница. Тринадцатое дело - [45]

Потом они минут тридцать активно занимались готовкой, почти не разговаривая: молодые музыканты играли в пяти метрах от них, здорово и громко.

Когда репетиция закончилась, вновь стало можно говорить и слышать друг друга.

– Необычный у вас муж, – косвенно похвалила профессора Нила.

– Да уж, – вздохнув, согласилась та. И, помолчав минутку, не вполне к месту добавила. – А лошади действительно бывают такие красивые…

Глава 11 Городок. Место, где возможно все.

До чего ж приятно катить в машине с любимым человеком!

Ехали не быстро, Багров, в отличие от Ольги, лишь недавно получил права.

Любовались подмосковным раздольем, вели неспешную беседу. В основном – о деле, конечно. Но и без того хватало, о чем поговорить – им никогда не было скучно вдвоем.

За окном мелькали леса и поляны. Снег кое-где сошел, кое-где еще поблескивал на ярком апрельском солнце. Даже не верилось, что еще пару месяцев назад все вокруг напоминало декорации к сказке «Мороз – Красный нос», а сугробы наполовину закрывали оконца приземистых деревенских изб.

– Слушай, а почему же они все так безропотно терпят? – вдруг спросила Шеметова, внезапно поменяв тему разговора – только что с удовольствием обсуждали набирающую силу весну.

Дополнительных вопросов адвокатессе задавать не пришлось. Не даром говорят, муж и жена – одна сатана. Даже если без штампа в паспорте.

– Тут много причин, – сразу въехал в тему Олег. – Объективных и субъективных.

– Давай с объективных, – предложила Ольга, затронув острую для нее тему. Шеметову действительно до крайности напрягало, что наше общество почему-то не ставит личную свободу и независимость на первое место в списке ценностей.

– Давай, – согласился Багров. – Про то, что официальное рабство отменили всего полторы сотни лет – опускаем?

– Опускаем, – согласилась Ольга. Жалких шесть поколений без рабства – действительно мало для изменения народного мироощущения. – Но ведь были у нас периоды свободы?

– Были, конечно, – подтвердил Олег Всеволодович. – Однако, обрати внимание, что еще приходило в общественную жизнь вместе со свободой?

– Что ты имеешь в виду? – на этот раз не поняла собеседница.

– Первый период настоящей свободы – революция. Сопутствующие явления: война, голод, полная физическая и экономическая незащищенность. Очень много народу с радостью променяли эти «удовольствия» на стабильность и «крепкую руку». И грех их за это осуждать. Тем более, пилюля тотального страха умело подслащалась идеей сопричастности великому делу.

– Наверное, – безрадостно подтвердила Ольга. Она уже поняла мысль партнера.

– В начале 90‑х – свобода тоже пришла с «нагрузкой», – закончила Шеметова его мысль.

– Совершенно верно. Унизительный развал гигантской Родины. Дикое финансовое расслоение. И снова экономическая и даже физическая беззащитность. Забыла «братков»?

– Кто ж их забудет? – невесело рассмеялась адвокатесса.

– Короче, когда приходит кто-то, кому верят, и предлагает неплохие, а главное – стабильные, условия в обмен на личную свободу, то большинство, как правило, соглашается. Тем более, сейчас не средневековье, не сталинизм и уж никаким боком не гитлеризм. Свобода ограничена лишь в общественном плане, но не в личном.

– А то, что процесс ее ограничения постоянен и идет только в одну сторону, тебя не тревожит?

– Конечно, тревожит. Но я официально утверждаю, что никакого деспотизма в стране сейчас нет.

– А почему ж тогда тревожит? – возмутилась перманентная революционерка Ольга.

– Потому что демократия – по определению более эффективный метод хозяйственно-политического управления, чем авторитарное руководство, – объяснил, как учебник зачитал, Багров. – То, что в России демократия стала ругательным словом – крайне плохо для нас. Стратегические ошибки руководства возможны в любой стране. Однако при демократии они постоянно корректируются постоянной же сменой этого руководства. При вождях они лишь накапливаются.

Ну, и еще потому плохо, что зажим свобод вызывает отток независимо мыслящего населения из страны. А это реально большой ущерб, его даже великий Советский Союз не смог восполнить, за все семьдесят лет своего существования. Потому и шли внутри несвободной страны на организацию островков свободы. Вынужденно шли.

– Что ты имеешь в виду? – не поняла Ольга.

– Ну вот Бомбу, например, создавали, – пояснил Багров. – Здесь один независимо мыслящий талант ценнее тысячи, идеологически преданных. И Берия, в диктаторском СССР, – только вдумайся, чекист Лаврентий Павлович Берия, – создал в вверенной ему атомной империи анклавы почти полной свободы, в том числе, идеологической. Лес по-прежнему валили зеки, они же прокладывали дороги, строили промздания и жилье в атомных городках. А созидали Бомбу почти – по крайней мере, по меркам той эпохи – свободные люди. Ландау, например, даже сидевший до этого по антисоветской статье. Причем, самый большой чекист больно бил по рукам чекистов меньших, когда те пытались мешать работе идеологическими придирками.

То есть, можно заставить зека копать в нужном направлении. Но не возможно заставить философа мыслить в нужном направлении.

– Не убедил, – сказала Шеметова. – Очень даже можно. Вон, чуть не все великие конструкторы поработали в тюрьмах-«шарашках»: Туполев, Петляков, Бартини, Мясищев, Королев! Цвет нации.