Защита Зимнего Дворца - [18]

– "Господин поручик!" – раздалось обращение, заставившее вернуться к ощущению мелкой действительности, окружавшей нас. "Господин поручик! Капитан Галиевский приказал ввести юнкеров во двор и присоединиться к баталиону, а затем вам явиться к нему, а где он находится, – я вас провожу. Прапоршика Одинцова с юнкерами во Дворце нет. Их, по докладу убежавших юнкеров и некоторых офицеров Штаба, очевидцев, окружили солдаты Павловского полка, рабочие и броневики, и взяли в плен. При чем страшно издевались и били юнкеров. Куда их увели – неизвестно"… – возбужденный печальной новостью о судьбе товарищей, торопливо доложил вернувшийся юнкер связи. Вздох горести и краткие восклицания, вырвавшиеся у юнкеров, разрядили было нависшую атмосферу молчания, в которой мы ожидали возвращения из дворца связи.

Гул голосов рокотом переливался под аркой, посреди которой стоял броневик.

– "Это уже наш!" – оживленно прокоментировали юнкера. "Да, здесь все уже наше", – тускло мелькнула мысль. А где-то в глубине застонал червячок тоски:

"Здесь и преступление наше, здесь и его искупление". Простонал и исчез. Дух бодрой решимости захватил меня при выходе из-под арки во двор, где, между высокими рядами сложенных в кубы дров, стояли козлы вннтовок, с разгуливающими перед ними часовыми, а слева и справа торчали холодные черные дула трехдюймовых скорострелок. Весь двор говорил. И в этот говор вносилось резким диссонансом ржание лошадей. Налево от входа во двор, перед длинным рядом дров, оказалось место, отведенное для нашего баталиона, куда я и подошел с юнкерами.

Наши юнкера, в большинстве, находились тут же: кто сидел на дровах, а кто прямо на цементной мостовой двора. Из офицеров никого не было видно. Когда я, поблагодарив своих юнкеров за их прекрасную службу, разрешил им разойтись из строя, мне сейчас же было сообщено окружившими нас юнкерами, что они не надеялись уже видеть нас. Это было трогательно, и я не замедлил использовать этот момент для подлития масла в огонь настроения борьбы и борьбы активной.

"Не имеем права мы заниматься разговорчиками с теми, кто бил, а сейчас, может быть, умерщвляет наших товарищей, только за то, что те, будучи такими же детьми Русского Народа, как и рабочие и крестьяне, отличаются от них существенно знаниями, расширяющими кругозор миросозерцания, а потому во имя светлой истины великой правды берутся за оружие, но берутся не как за цель, а как за средство отрезвления загипнотизированных ложью слова диких слуг безумного фанатизма нелепого учения, ведущего в ярмо кошмарного рабства".

"Вы извините, что я, заболтавшись с вами, оторвал вас от вашего отдыха!" – поставил я точку над своею беседою с юнкерами, которые, к моему большому, внутреннему удовлетворению, слушали меня с большим вниманием.

"А где господа офицеры?" – спохватился я, видя, что беседа может затянуться, а между тем, надо идти с докладом к капитану Галиевскому, о чем мне напоминала стоящая тут же фигура юнкера связи.

– "Господа офицеры с некоторыми из наших юнкеров в Белом Зале на митинге".

– "Митинге? На каком таком митинге?" – как ужаленный подскочил я с бревна, на котором с наслаждением сидел после нескольких часов стояния на ногах.

– "Так точно. Самый настоящий митинг. Во Дворец явились, для защиты Временного Правительства, школы прапорщиков из Ораниенбаума, Петергофа, взвод от Константиновского Артиллерийского, наша школа, и ожидается прибытие казаков. Сперва все шло хорошо. Но бездеятельность и проникшие агитаторы, а в то же время растущие успехи восставших, вызвали брожение среди Ораниенбаумцев и Петергофцев. Их комитеты устроили совещание и потребовали к себе представителя от Временного Правительства из его состава для дачи разъяснений о цели их вызова и обстановки момента. А когда разъяснения были выданы Пальчинским, то они объявили, за недостаточностью таковых, общее собрание для всего гарнизона Зимнего Дворца. И вот, уже с час митингуют в Белом Зале, куда вышли все члены Временного Правительства во главе с Коноваловым. Там такая картина стыда, – горячо докладывал портупей-юнкер Мациевский, – что я, сперва заинтересовавшийся причиной собрания, убежал оттуда. Друг друга не слушают, кричат, свистят. Не юнкера, не завтрашние офицеры, а стадо глупого баранья.

Вы вот увидите, господин поручик, что за физиономии этих юнкеров: тупые, крупные и грубые. Уже по виду на них, вы догадаетесь, что все это от сохи, полуграмотное, невежественное зверье… Быдло!.." – с дрожыо в голосе, едва сдерживал набежавшее желание разрыдаться от гнета впечатления дикости картины, еще продолжавшей мучить этого стройного, хрупкого, нежного юношу.

"Говорит Коновалов – председатель Совета Министров Временного Правительства, какое бы то там ни было Правительство, но оно Правительство твоего народа. И что же? Он говорит, а его перебивают. Коновалов так и бросил. Затем Маслов выступил, ведь старый революционер; Терещенко принимался – вот этот красиво, хорошо говорил, а результат тот же. Ни к кому никакого уважения. Тут же и курят, и хлеб жуют, и семечки щелкают". – Я слушал с закрытыми глазами; меня шатало, тошнило; мысли путались… Наконец, забрав себя в руки, я справился о Керенском.