Защита от дурака - [44]

* * *

Вечером пришел Пим, а с ним какой-то агломерат, поразивший меня своим дерзким видом. Его комбинезон был прорван в нескольких местах, пуговиц не хватает. Но самое ужасное — прострочен ярко-зелеными нитками!

Брат приказал своему знакомому посидеть в комнате, а меня увел на кухню.

— Бажан, этого агломерата преследуют, ему грозит Г/А. У триначальника его не станут искать. Квартира вместительная…

— Он нонфунст?

— Нет. Хотя теперь и нонфуистам не сладко. Ты слышал, мы призвали к неподчинению, а за это высылают в Аграрку. Теперь любой агломерат может попасть в Аграрку — мы подсказали способ…

— Так этот из движения за раздурачивание?

— Хуже.

— Что может быть хуже?.. Любомудр?

Пим кивнул.

— Ты с ума сошел, Пим! Ты — нонфуист, ты — против насилия, а подпольная группа любомудров требует уничтожения всех лиловых и оранжевых, прекращения космических контактов, насильственного расселения по всей планете, взрыв Агломерации и переход к аграрному образу жизни, истребление всех сопротивляющихся и — это уже после уничтожения Защиты! Давать приют таким… авантюристам? Никогда!

Дверь распахнулась. На пороге возник любомудр с искаженным от ярости лицом.

— Ну, Пим, падла, куда меня привел? В квартиру оранжевого!

— Это наш друг, — сказал Пим, — и мой брат!

— Мне на х… не нужны такие друзья!

Я содрогнулся от его слов. Пим вытолкал любомудра из кухни, и они стали громко препираться в прихожей. Постепенно голоса становились тише. Пим вернулся.

— Он согласен просить прощения.

— Через галактику извинения! Пусть остается. Но прежде надо уговорить жену.

Мена приветливо откликнулась на мой стук в дверь: «Входи, я заканчиваю работу. Что у тебя там за шумливые гости?»

Она сидела за письменным столом — книги, чертежи, — готовится к реконструкции одного из цехов на производстве, где она директором.

— Меночка, — сказал я по возможности ласковей, — я тебя редко прошу об одолжениях… Нам надо помочь приятелю Пима. Он недолго поживет у нас.

— Нонфуист? — погасив улыбку, спросила жена.

— Да. Знаешь, из этих несчастных овечек, которые блеют глупости о непротивлении.

— Не знаю, никогда не видела овечек, — может, они чрезвычайно опасные звери.

— Но, Меночка… В конце концов, необходимо проявлять дальновидность. Сейчас мы поможем им, а когда начнутся события, это может выручить нас.

— Какие еще события?

— Милая моя, мы прекрасно понимаем друг друга. Так вот, не приведи случай, вспыхнут события, а это, похоже, неизбежно, тогда нам пригодится и мое родство с Пимом, и маленькая услуга, о которой я сейчас говорю…

— В случае чего, мы будем стоять насмерть. Нам не нужны их милости.

— Будь гуманной, этого агломерата швырнут на Г/А! Ведь ты представительница Победившего Разума!

— Разум потому и победил, что все кругом кровью залил. Давно ли ты слал агломератов на Г/А сотнями?

— Нельзя же шеренгами, строем отправлять всю Агломерацию на Глубокий Анализ!

— Можно. Если мое терпение лопнет, я и тебя…

Конечно, угроза пустая, а внутри тренькнуло.

— Да и я могу тебя… — сказал я. — Кто первый — тот и выиграет.

Ей слишком лестно быть женой такого молодого триначальника, тем паче, несладко ей приходится на директорском посту — все презирают, плюют в лицо. Моя власть — ее утешение. Мне есть чем шантажировать. Но до определенного предела. Например, сумел отправить своего сына к дедушке в Аграрку, но дочь она, несмотря на мои ухищрения, оставила в городском интернате.

— Все в порядке, — вернулся я к Пиму. — Пусть живет, но только для жены он нонфуист. Прикажи ему вести себя смирно, иначе я сам кликну лиловых.

* * *

Президенты не желают, чтобы такие преданные агломераты, как я, подставили свои спины и спасли Защиту. Тем хуже для них. Преданность тому, кто терпит поражение и не хочет видеть этого, равносильна глупости.

Я вновь и вновь перебираю в памяти вехи пути, пройденного мной за последние ступени. Не могу не признать, моя психология, мои убеждения претерпели значительные изменения. Это тревожно, ведь этого не должно быть. Было бы преувеличением сказать, что я не приемлю официальных доктрин, но время от времени я позволяю себе мысли, которые партитурно не совпадают во всех своих элементах с настроениями, доминирующими в массах, не в последнюю очередь благодаря аудиовизуальным средствам.

Чунча, который бросил Диона и окончательно переселился в Охвостье, посмеивается: «Ну что ты плетешь? «Все зависит от предощущения контрапункта…» Несколько ступеней назад ты не мог пискляво связать десятка слов в членораздельную фразу. Теперь фразы отскакивают от твоих зубов, но понять тебя еще труднее, чем раньше. У тебя заворот мозга от обжорства информацией. Лучше хорошенько посмаковать ломтик информации, чем проглотить кусище, не запивая его приятным размышлением.»

Я на это всегда отвечал ему: «После голодовки не до смакования.» Да, может, и правда я нахватался по верхам знаний. Надо приводить их в порядок, а тут без смелости…

Фашка: «Мы живем гнусно, гнусно, потому что трижды думаем, прежде чем произнести что-либо вслух и, наконец, — вместо назревшего, наболевшего! — несем чушь о погоде. Но ведь погода у нас всегда одинаковая, как и все остальное! Что о погоде-то говорить? Мы парализованы несносным четвертым условием победившего якобы разума: «Если «к чему приведет?» смутно, то поступок не рождается». Мы знаем, что необходимо сделать вот так, вопрос «зачем?» давным-давно разрешен, и к чему это приведет — нам ясно, а не смутно. Но поступок все равно не рождается, когда нам слишком ясно, к чему он приведет. Между вероятными пользой для всех и вредом для себя агломерат, очень «вумный» после Духовной Революции, несомненно, выберет пользу для себя и вред для всех.»