Защита от дурака - [18]

И я узнал натурщицу — это была Фашка.

Гибель Вселенной.

Ее гибель.

Как верно Дион угадал.

— Триптих «ОН».

В искореженном пространстве Черная Кнопка и нажимающая ее конечность.

— Почему-то у нас такое представление об апофеозе Дурака, — говорит Брид.

На втором полотне триптиха — наш семисерый флаг, лежащий где-то. На нем босые отпечатки — словно кто-то откуда-то куда-то прошел, а дорогой наследил. Это Он прошел.

На третьей — обычная наша улица. Все прячутся за дверями. На пустынной один агломератик — его лицо ужасом пятится. Теряет равновесие. Вот опрокинется, а на него — тень, огромная, надвигается. Тень! Обрушивается тень… Это Он!..

Другие вариации картины: «Он прошел» — несколько агломератов и агломераток, ошеломленные, стоят, оплеванные, забрызганные грязью; «Мечта Дурака» — агломератка униженно стоит: «Кто там?» — агломерун смотрит в глазок стальной двери, не решаясь открыть пришельцу… может быть, близкому другу или старому знакомому.

И — обухом: «Приглашаю в мой кошмар».

Агломер смотрит в зеркало на себя — вопросительно. А отражение с тревогой смотрит на него.

Мне почудилось, что обо мне.

Тут Дион подошел. Знакомимся. Я говорю, что «Приглашаю в мой кошмар» — это про меня.

— Знаете, это про любого, — говорит Дион. — Налетит этак ужас, а вдруг Он — это я…

— Отчего вы не рисуете Аграрку? Только Агломерашку?

— Вы это бросьте — «Агломерашка», Вы, очевидно, из глубинки. Аграрку рисовать запрещено. Да и противные там краски, несерые. Там все удручающе пестро.

В этот момент событие. Возле «Торжества Разума» толпа, внутри бородач, чего-то объясняет, ярится. Потом мчится навстречу демонстрация. Брид говорит — это «Женщины за свободную расстановку кастрюль». Очень широкое движение. Шире только «Интеллигенция за правильное вращение планеты».

Дион узнал, пришел, говорит:

— Это Чунча. Стал разъяснять посетителям, почему моя картина — убогая мазня. Посетители справедливо решили, что раз моя картина официально признана, значит критиковать ее может только Дурак.

Мы сели в шиману.

За поворотом — бежит.

Дион затормозил. Чунча. Ба, мой знакомый бородач тот, которого я спас от «Молодежь за неприкосновенность скуки».

Мне странно, что Дион его спасает. Чунча меня узнал.

Мы потом вышли — нам по пути. У меня голова кругом. Баста, завтра к нормальной, а то запутался.

* * *

У Чунчи сижу. У него какой-то — Бут. Поэт. Толстый, одышливый, глаза топорщатся.

— Чего? Дион? — говорит Чунча. — Так всем известно, что я за него рисую. Он — бездарь. Он — чиновник. А я — творец.

— Как же ты критиковал — свою картину?

— А у меня два стиля работы: для выставок — мазня, а для себя — шедевры. А мазню и критиковать не стыдно. Ха.

В комнате, оклеенной туалетной бумагой, причем рулончики болтаются кое-где, стоит картина у стены. Тот же сюжет — «Приглашаю в мой кошмар».

— Для Диона я сделал однозначно. А мой агломер сам не знает, чего боится. Не знает, чего хочет и чего боится… Разница. А они нашли отличный выход для себя. Это удобно: вынести все идиотское, мерзкое, нелепое в себе — за пределы себя и наделить совокупностью дрянных качеств мифическое существо — Дурака. Если бы не было Его, мы бы давно поняли, что мы сами никуда не годимся. А так — все списываем на Него.

Я потерянно слушаю. Понять бы смысл, что он говорит.

— Не ершись, — говорит Бут. — Пока работают ласкатели зрения и слуха, можно не ожидать потрясений. Едва начнется брожение, достаточно пустить на экраны многосерийный приключенческий фильм, что-нибудь о первопроходцах космоса, — и все будут прикованы к своим квартирам в определенные часы — не надо и комендантский час вводить.

— Как у тебя много книг, — осмотрелся я. Чунча презрительно кривит рот:

— Книг выпускается жуткая жуть, а на складах их нет — нюхатели расхватывают мгновенно. Стали выпускать с отталкивающим запахом — так сразу развился извращенный вкус к дурным ароматам.

— Отменили бы вовсе пропитку переплетов, — внезапно предлагаю я.

— Нельзя, Защита предусматривает ароматизацию переплетов. Выпускают все новые виды мебели, модничают с люстрами и побрякушками — столько глупых усилий. А на складах недостает хороших книг. За собрание сочинений изволь душу продавать.

Пока Чунча разглагольствует, я вижу, что Бут не в себе. Похоже под таблетками… Вот стакан выронил. Упал разбился.

— Даже стакан здесь не могут как следует сделать! — внезапно орет, перебивая Чунчу, Бут. — Вот на Альфе-Центавра у меня почему-то ни один стакан не разбивался — и нарочно бросал. Потому что там все делают на совесть! А у нас? Дикость. Палки-копалки!.. Вот вы Бажан, во все глаза смотрите на меня, а заметили, что у меня искусственный глаз?

— Н-нет.

— То-то! Производство Альфы Центавра. Не отличишь настоящего!

— А где вы потеряли глаз, если не секрет?

— На Альфе Центавра во время гастролей. Шел поздно вечером — один — по улице. А кто-то сзади подкрался, да как шандарахнет меня по голове! Верхний глаз так и вылетел! Ну, скажите, разве у нас на планете могут так изящно ударить, чтобы глаз вылетел? Нет, дикари. Уж если у нас двинут, то или мимо, или голову всмятку, мозги наружу. А чтобы изящно…

— У нас воровства нет и по голове никого никогда не бьют, — говорит Чунча не без улыбки.