Защита Лужина [заметки]

…пусти марионеток… — один из центральных мотивов, реализующих определяющую тему несвободы, зависимости. Муляжи, статуи, куклы в дальнейшем тесно окружают Лужина — навсегда застывшие или готовые задвигаться по первому приказанию; их глазами на человека глядит его судьба, пародийно утрированная. Безумие, а потом гибель Лужина, — расплата за то, что эту судьбу он смутно почувствовал и попытался ее переломить.

Тропинка, минут десять поюлив в лесу… — Этот обманчивый путь «домой» герой станет искать в полубреду после рокового матча с Турати. До мельчайших деталей как будто повторяющиеся приметы родного пейзажа окажутся мнимыми, потонут в незнакомом, чужом. Символическая тропинка, петляющая по символическому лесу, повторится, как сквозной образ и в «Подвиге».

…вундеркинд в белой рубашонке до пят… — расхожий образ маленького Моцарта; он не раз возникнет в мечтах отца героя. И будущей жене Лужин кажется «почему-то похожим на музыканта». В преддверии матча с Турати он, уже не мальчик и не вундеркинд, появится в ночной рубашке на балконе, словно пародийно воплощая грезы отца. Набоков полемизирует с тривиальными, «основанными на комиксах» — по его выражению — представлениями о жизни и судьбе художника. Параллели с Моцартом — и в триумфальных гастролях по Европе «русского мальчика», и в дальнейшем охлаждении публики к «бывшему вундеркинду», и в истории женитьбы (Констанца Вебер также стала женой Моцарта против желания матери). Отца наставника при «вундеркинде» в лужинском варианте подменяет расчетливый антрепренер Валентинов; романтическую страсть моцартовской Констанцы — рассудочное стремление набоковской героини быть нужной, а моцартовский счастливый брак оборачивается в романе механическим сожительством. Вместо великого «Реквиема» — неоконченная шахматная партия, безумие, самоубийство. Узнаваемые реалии пародийно переворачиваются, но одновременно судьбе художника «возвращается» трагичность. Позднее Набоков устанавливал внутреннее родство шахмат и музыки и даже находил ей «странный заменитель» в шахматных задачах (Vladimir Nabokov, Strong Opinions, — New York, 1973, p. 35).

… учитель словесности… недурной лирический поэт, выпустивший сборник подражаний Анакреону. — Здесь прототипом послужил Владимир Васильевич Гиппиус (1876–1941), директор Тенишевского училища, где учился Набоков. О сложности их отношений рассказано в «Других берегах». В.В. Гиппиус — один из зачинателей русского символизма; выступал под псевдонимами Вл. Бестужев и Вл. Нелединский. Центральная тема его меланхолических «Песен» (1897), на которые, возможно, намекает Набоков, — отношения Небесного Жениха и Его Невесты. Позднее в сборниках Гиппиуса «Ночь в звездах» (1915) и «Томление духа» (1916) уже господствует страсть, эротический экстаз. Бог является то в мужской ипостаси, то в женской, как Вечная Женственность. Любовь к Богу переживается крайне плотски, что и дало основание Набокову приписать Гиппиусу «подражания Анакреону», имя которого ассоциируется с воспеванием плотских радостей, в том числе любовных. Набоковская ирония в том, что адресат страстных признаний реального Гиппиуса-Бестужева — Бог. О себе Набоков писал: «Остаюсь я безбожником с вольной душой…» (стихотворение «Слава»).

Девочка сидела… и перелистывала, ища картин, приложение к «Ниве».«Нива» — иллюстрированный еженедельный журнал, выходивший в Петербурге в 1870–1918 гг. С 1894 г. выпускались ежемесячные литературные приложения к журналу, содержащие, кроме беллетристики, научно-популярные и критические статьи, а главное — отдел шахмат. «Нива» еще мелькнет в повествовании как «вымерший иллюстрированный журнал»: на месте девочки «окажется» сам герой, но искать он будет «шахматы», а «картины» пропускать.

…мимо копии с купающейся Фрины… — Фрина — Древнегреческая гетера, натурщица великих художников Праксителя и Апеллеса (IV в. до н.э.). Знаменитая статуя Афродиты Книдской — «портрет» Фрины, как и лучшее произведение Апеллеса — выходящая из моря Афродита. Красота Фрины была так совершенна, что, когда ее обвиняли в безбожии, защитник, оратор Гисперид, исчерпав все аргументы (обвинение было слишком основательным), показал судьям Фрину обнаженной. Потрясенные, они оправдали ее. Совершенная красота для Набокова — вне религиозных, нравственных и любых других ограничений, единственная возможность действительной свободы. Воплощенная в историческом лице, красота становится контрастным фоном для ошибочных попыток освободиться от предопределения через единичный решительный акт, «ход», «подвиг». В «Подвиге» древнегреческую Фрину функционально заменяет английская леди Гамильтон.

…Латам… прокатит… на… «Антуанете»… Вуазен летает… — Латам, Губерт (1883–1912) — французский авиатор, с 1909 г. — пилот знаменитого моноплана «Антуанетта»; 7 января 1910 г. неудачно пытался преодолеть Ла-Манш. Братья Вуазен — Габриэль (1880–1973) и Шарль (1882–1912; погиб в автокатастрофе) — французские инженеры и промышленники, первые во Франции наладили производство самолетов. Шарль Вуазен (видимо, о нем идет речь) — также один из первых французских пилотов (с 30 марта 1907 г.). С аэропланом связывается у Набокова стремление человека к освобождению. В стихотворении «Аэроплан» (1926 г.) «кроткий слепой» (естественная у Набокова метафора человеческой судьбы) с надеждой вслушивается в «неземной» звук мотора. В ретроспекциях «Других берегов» возникают и Роберт Пири, достигший Северного полюса, и Луи Берио, перелетевший Ла-Манш, то есть совершивший то, что не удалось Латаму. Выбор имен летчиков связан с их сверхзадачами. Подобно гибели Лужина и Мартына, неудача Латама и ранняя смерть Вуазена учитывались автором в его трагической символике.

…между стихотворением Коринфского… — Коринфский, Аполлон Аполлонович (1868–1937) — поэт, переводчик, журналист, автор исторических рассказов и очерков. Называл себя «певцом природы и старины», «очарованным стариною». В стилизованных под различные фольклорные жанры стихотворениях он воссоздавал народные сказанья, поверья, обычаи, воспевал героев былин и легенд, а также русскую природу.

Чигорин советует брать пешку… — Чигорин, Михаил Иванович (1850–1908) — шахматист и теоретик, один из главных претендентов на первенство мира по шахматам (1889–1895), редактор-издатель петербургских журналов «Шахматный листок» (1876–1881), где дал «краткий курс дебютов», и «Шахматный вестник» (1891–1897); вел шахматные отделы в еженедельнике «Всемирная иллюстрация» (1881–1890) и газете «Новое время» (1890–1907).

…в этой… Финляндии… дача знаменитого писателя, где он и умер… — Речь идет о Леониде Николаевиче Андрееве (1871–1919).

Мать… называвшая самое себя бой-бабой или казаком… — Персонажи Набокова обычно литературны, сознательно калькируют литературные образцы. Так же, как лужинская невеста примеривает образ «тургеневской девушки», ее мать — толстовской Марии Дмитриевны Ахросимовой. Комизм — в противоречивой контаминации: «знаменитая… откровенной простотой обращения», «ужасный драгун» Ахросимова звала «казаком» Наташу Ростову (см., напр., «Война и мир», т. 1, ч. 1, гл. XV).

Так делали тургеневские девушки… — Набоков отрицательной относился к традиционной пафосной литературе, тенденциозно упрощающей жизненные коллизии. Отсюда ироническое восприятие тургеневских романов, наивное «миссионерство» их героинь пародируется в лужинской невесте.

…разношерстные книжки, — андреевский «Океан», роман Краснова… — «Океан» (1911) — пьеса Л. Андреева, далеко не лучшая, еще один пример литературы, на которой воспитывалась героиня. Неоднократное упоминание об Андрееве, «певце» разрушения, разложения, ненадолго пережившего окончательную гибель «старого мира», не случайно. Андреев для Набокова — воплощение ушедшей России. С героиней «Океана» Мариетт, воспылавшей страстью к угрюмому и неотесанному, но привлекательному загадочностью пирату Хаггарту, причудливо ассоциирует себя героиня. Характерны и конкретные параллели. То же стремление «спасти», «взять его печаль», по формуле андреевского персонажа. Хаггарту так же грозит и безумие, и гибель. Над ним тяготеет разбойное прошлое, как над Лужиным — шахматное. Обоих на какое-то время внешне удается вернуть к обыденной жизни: Хаггарт занялся рыбной ловлей. Лужин старается приобщиться к коммерции. Но «океан» их обоих зовет, и они уходят. Символические андреевские образы рушащейся башни, где селится Хаггарт, и грозящего океана близки героям «Защиты Лужина». Краснов, Петр Николаевич (1869–1947) — генерал, отпущенный большевиками под честное слово после подавления «мятежа» Керенского — Краснова, но продолжавший борьбу на Дону. Во время Второй мировой войны помогал фашистам формировать отряды из русских эмигрантов. После войны был выдан союзниками и повешен. В эмиграции пользовался популярностью его многотомный роман «От двуглавого Орла к красному знамени» (Берлин, 1921–1922), где автор дал панораму русской жизни на протяжении царствования Николая II и четырех лет революции (Краснов был участником всех военных событий). Роман сравнивали даже с «Войной и миром» — еще одна пародийная толстовская ассоциация у Набокова.

…думала о… книжке, где… неприятности в жизни одного гимназиста, бежавшего из дома со спасенной им собакой, разрешались… горячкой… — Здесь имеется в виду один из центральных эпизодов романа Гарина-Михайловского «Детство Темы» (1892). Эпизод традиционно выделяется для детского чтения в самостоятельное повествование «Тема и Жучка». Сюжет сознательно контаминируется Набоковым с более поздними «Гимназистами» (1893) и иронически фольклоризируется (мать заменена мачехой). Если опосредованное ассоциирование Лужина с пиратом Хаггартом или, скажем, с Инсаровым (один из объектов служения «тургеневской девушки», роман «Накануне») пародийно, то с упавшей в колодезь Жучкой — гротесково пародийно. Но в этой иронической параллели — также предсказание: в мировой «колодезь»-вечность суждено кануть Лужину — мотив вечности кощунственно снижается.

…Томик Рильке… — Имя австрийского поэта Райнера Мария Рильке (1875–1926) вписывается в контекст русской темы возвращения («домой»). Может быть, отсюда «печаль» Лужина при чтении стихов Рильке. Поэт дважды бывал в России (1899 и 1900), называл ее своей духовной родиной, утверждал, что она стала основой его «переживаний и впечатлений». В контексте набоковского романа важны и трагические представления Рильке о человеке как о кукле, марионетке, и стремление эту машинальность преодолеть.

Окно в ванной комнате… оказалось надтреснутым… пришлось вставить новое стекло… — один из символических образов-предсказаний, сквозных для романа. В предисловии (1964) к американскому и английскому изданию романа Набоков сближал структуру «Защиты Лужина» с «известным типом шахматной задачи», где «дело» в «ретроградном анализе», которым «требуется доказать… что последний ход черных не мог быть рокировкой или должен был быть взятием белой пешки „на проходе“». В связи с «мотивом окна» Набоков в том же предисловии вспоминал Лужина, «указывающего тростью не запомнившееся ему отдельное окно», и замечал: «не последний стеклянный квадрат в его жизни».

…Отец играет в шахматы с совершенно не изменившимся за эти годы доктором… — Кинематографическим доктором неожиданно оборачивается реальный — из детства, с которым Лужин как-то играл в шахматы в доме отца. По другому поводу герою как-то показалось, что «все это уже один раз было». События в его жизни вообще тяготеют к тому, чтобы происходить по крайней мере дважды — как репетиция-предупреждение и как окончательная неотвратимая реализация.

…детскую книжку… «Кота-Мурлыку»… — видимо, «Сказки Кота-Мурлыки» (1872) Николая Петровича Вагнера (1829–1907) — выдающегося зоолога, а также писателя-беллетриста, автора научно-популярных книг для детей. С детской литературой у Набокова были особенные счеты — ср. о Л. Чарской и «Задушевном слове» в «Подвиге», о С.Ф. де Сегюр в «Других берегах».

…тютчевская ночь прохладна, и звезды там круглые… — Здесь, по-видимому, имеется в виду стихотворение Ф.И. Тютчева «Летний вечер» (1829). Набокову близки и последовательный дуализм Ф.И. Тютчева (1803–1873), поэзия которого движется постоянными противопоставлениями (день — ночь, утро — вечер, горы — долина, море — земля, воды — суша, юность — старость, жизнь — смерть), и его восприятие непосредственно ночи как явления манящего и одновременно грозящего первородного хаоса. «Ночи» вообще у Тютчева много. В контексте романа важно и то, что у Тютчева также один из центральных мотивов — представление об Ином Мире, с которым обычно и связывается образ ночи, — «бестелесном, слышном, но незримом», проявляющемся то в песне ветра, то в загадочных среди обыденности событий-предостережений, «посланников» Судьбы.

Лишь то, что писано с трудом, читать легко… — из послания В.А. Жуковского князю Вяземскому и В.Л. Пушкину «На этой почте все в стихах…» (1814).