Защита - [27]

— А удобно ли?

— Очень даже удобно! Я живу в семьсот двадцать третьей комнате. Заходите ко мне или позвоните по местному телефону — тоже семьсот двадцать три. Я все время там буду. Только вот сигареты куплю… Надо же, какая встреча. Третий раз за день.

— Ладно. Идите за своими сигаретами.

— Я мигом.

Григорьев заскочил в ресторанный буфет, купил две пачки сигарет и вернулся…

— Вот я и готов. У меня сейчас в комнате комиссия, знакомые. Весь вечер дым столбом.

— Что-нибудь неприятное.

— Скорее — фантастическое: второе Я.

— Как второе Я?

— Потом объясню. Запомни, комната семьсот двадцать три.

— Запомнила. А не тяжело сразу три чемодана?

— Что ты?! Я лечу!

— Спасибо тебе, Санчо!

Она пошла и оглянулась, как днем на лестнице института.

Григорьев схватил три чемодана и взлетел на седьмой этаж бегом.

Начальник СКБ уже сидел в холле возле телевизора и курил. Григорьев поставил чемоданы и сказал ему:

— Кирилл Петрович, заходите, пожалуйста, в комнату.

— Я зайду. Докурю и зайду. Там и без меня дыма хватает. А ты что, съезжать собрался? — спросил он кивнув на чемоданы.

— Нет. Знакомых встретил. На время чемоданы к себе поставлю.

— Тогда пойдем. — Кирилл Петрович потушил сигарету, и они вместе двинулись по коридору.

В номере было страшно накурено. Григорьев пропустил начальника вперед, а сам, раскрыв ногой дверцу шифоньера, толкнул туда чемоданы.

В комнате спорили, то и дело упоминая Академию наук. Виктор Иванович смело и с ходу мог входить в любые проблемы. Вошел и здесь, и можно было не сомневаться, что он уже собрал всю возможную информацию и, шутки ради, будет теперь строить мысленные конструкции в поисках решения. Это для него было как вечерний кроссворд. Кирилл Петрович бросил шляпу и плащ на кровать, больше некуда было, и, заложив руки за спину, спокойно ждал, когда все выметутся вон. Бакланский начал записывать адреса и телефоны членов комиссии и этим как бы предложил им сниматься с места. Последним уходил Карин. Бакланский его остановил, но тот покачал головой:

— Я вижу, тут семейное собрание намечается. Не буду мешать. Всего хорошего…

Григорьев открыл настежь окно и дверь.

— Ну что ж, — сказал он. — Теперь и мы можем закурить спокойно. Пожалуйста, Кирилл Петрович, — и положил пачку сигарет рядом с пепельницей.

— Я чуть позже.

— А проблемка действительно интересная, — сказал Бакланский. — Подумать можно.

— Вы мне вот что скажите, — начал начальник СКБ. — Тема будет защищена?

— Тема прошла бы почти без сучка и задоринки, — ответил Бакланский. Один Громов не в счет. Но вот Григорьеву вдруг показалось, что мы не выполнили тему и втираем кому-то, то есть государству и комиссии, очки.

— Вы мне ответьте прямо. Будет тема защищена или нет?

— Будет, если Григорьев перестанет мешать. Он уже и так много напортил. В комиссии начался разброд, — сказал Бакланский.

— Нет, — ответил Григорьев. — Если я останусь в комиссии, тема не будет защищена.

— Так! — сказал Кирилл Петрович. — Ситуация. Тема должна быть защищена. От нее зависит многое. Это самая крупная у нас тема. И строительство нового корпуса, и премия для всего СКБ, да и еще кое-что, все зависит от этой защиты.

— Пусть Григорьев уезжает в Усть-Манска, — не глядя ни на кого, сказал, почти потребовал Бакланский.

— Александр, — спросил начальник СКВ, — ты можешь уехать в Усть-Манск завтра же?

— Нет. Я член комиссии, которая еще не кончила работу.

— Это мы устроим. Никто тебя не будет винить за твой отъезд. Приказ можно изменить…

— Нет. Быстро вы ничего не сможете сделать. Приказ подписан в министерстве. Будь иначе, вы бы немедленно дали мне под зад коленом.

— Зачем так грубо? — поморщился Бакланский.,

— Тему нашу вредно защищать.

— Допустим, — сказал начальник СКВ. — Но посмотрим с другой стороны.

— Учти, — невольно перебил Кирилла Петровича Бакланский. — Я взял тебя только потому, что ты рвался в Марград. Иначе бы ты здесь сейчас не находился.

— Я еще не кончил, — заметил Кирилл Петрович.

— Извините. Не сдержался.

— Так вот. Почему и когда ты решил, что тему не стоит защищать? Ведь делал-то ее и ты! Это значит, что два года и ты занимался чепухой!

— Я составлял и настраивал схему.

— И тогда уже знал, что она «вредна»?

— Нет, не знал. У меня не было времени думать над этим. Но, наверное, чувствовал.

— Что значит — чувствовал?

— Иногда руки опускались, даже когда все шло хорошо. Но если возникала такая мысль, то я говорил себе, что это не мое дело.

— Так скажи себе это и сейчас! — воскликнул Бакланский.

— Сейчас не могу… Этот процесс ведь все время развивался. Да и борьба Соснихина и Бурлева за изменение направления работ кое-что мне подсказала… Вот ответ на вопрос «почему?» Нет у меня моральной удовлетворенности, моральной убежденности, что мы сделали эту тему. Не могу я лгать самому себе.

— А раньше мог?

— Выходит, что мог.

— И стать честным на три дня позже ты уже не можешь?

— Не могу.

— Соснихин и Бурлев, те хоть что-то предпринимали, пытались исправить, доказать. Но ведь ты-то раньше молчал!

— Я виноват, — сказал Григорьев. — Я чувствую себя подлецом, потому что пришел к этой мысли только сейчас. Но я буду чувствовать себя еще большим подлецом, если буду теперь защищать тему.