Заря - [23]

— Комсомольцы помогать взялись, — добавил Торопчин. — Трое уже работают.

— Семена?.. За то, что семена, будут, отвечаю я сам — Федор Бубенцов! Я там в райсельхозе хорошие слова сказал. Зашевелятся!

— Вот режет! — невольно расплываясь в одобрительной улыбке, пробормотал маленький и, как всегда, взъерошенный бригадир Камынин.

— Ну, а насчет твоих слов, товарищ Шаталов, что ты за бригаду отвечать не хочешь… Не придется тебе отвечать. Сегодня обсудим на правлении, завтра сдашь первую бригаду Коренковой.

Люди расходились из правления колхоза молчаливые и, пожалуй, смущенные. Но, выйдя на улицу, заговорили.

— Это, милок, тебе не Никоныч. Без воды так сполоснет, что и утираться не надо! — забегая вперед Брежнева и заглядывая ему в лицо, говорил Камынин.

— Посмотрим. — По лицу Брежнева трудно было понять, какую оценку он дает поведению нового председателя.

— Тоже разобраться — другого уговорами и с места не сдвинешь, — не унимался Камынин. — А как пуганешь конкретно — будто оживет человек!

— Шаталова-то как урезал, а? — удивлялась бригадирша-доярка Анастасия Новоселова.

— Как вы хотите, бабочки, а мне Федор Васильевич по душе пришелся! — поблескивая своими задорными глазами, говорила звеньевая Дуся Самсонова, — Силен мужик! Как он тогда на общем собрании объяснил: «Я, говорит, ни свата, ни брата не пожалею. А то что это, говорит, за колхоз, когда один пашет, а трое руками машут?» Правильное поведение. Почему я могу спину гнуть, а Елизавета Кочеткова не может?.. Или Николку взять Шаталовского, Ивана Даниловича любезного сынка. Ведь уж больше году, как из армии вернулся, а кто его на поле видел, сытого кабана?

Женщины табунком шли по улице, подобрав подолы и обходя лужи и ручьи, в которых ломались на ослепительные осколки солнечные лучи.

— То-то ты и кисет ему вышила, Николке-то! — подкусила Самсонову одна из женщин. — Или это по комсомольской линии?

— Мало что… — не смутилась Дуся. — Потому и хочу, чтобы парень за дело взялся.

Торопчин и Бубенцов после совещания прошли сначала на кузницу, где стосковавшийся по железу Балахонов разбирал груду инвентаря, требующего ремонта. Кузнецу деятельно помогали три комсомольца, в том числе и Петр Аникеев.

— Ну, как дела, Балахоныч? — весело спросил Бубенцов. — Теперь управишься?

— Может быть, если по-дурному торопить не будешь, — ответил Балахонов. — Когда у меня над душой стоят, а не работник.

— Ну, ну… действуй. Я бы и сам тебе помог, да, пожалуй, времени не выберу. Люблю железо! От него вся сила в хозяйстве нашем.

Бубенцов вытащил из-под снега согнутую железную полосу, попытался ее разогнуть, но не осилил, бросил к дверям кузницы.

— А как же, Петя, физика? — спросил Торопчин Аникеева, отвинчивавшего от плуга сработавшийся лемех.

Аникеев с виноватой улыбкой пожал плечами:

— Туго идет. Неделю просидел, а дальше закона Архимеда не двинулся. Никак сосредоточиться не могу.

— Пропал твой Архимед, Петр Алексеевич! — пошутил другой комсомолец. — Отсеемся — опять пар поднимать надо. Потом косить. А там и уборочная подойдет. И лета не увидишь.

— Это так, — невесело согласился Аникеев.

— Нет, не пропал Архимед, — серьезно возразил Торопчин. — Вот тебе мое слово, Петр. Как только закончим посевную, сам на станцию тебя отвезу. Ты куда собираешься?

— Брат у меня в Тамбове в педагогическом учится. Зовет к себе. «Помогу, говорит, тебе по линии точных наук».

— Дельно!

— Все равно, Иван Григорьевич, — с неожиданной страстной решительностью закончил всегда очень спокойный и потому кажущийся несколько вялым Аникеев, — если и нынче не выдержу, год из-за стола не встану, а в Тимирязевку попаду!

От кузницы Бубенцов и Торопчин направились на конюшни.

— Хоть и верю я тебе, Иван Григорьевич, — сказал по дороге Бубенцов, — а знаешь, наше дело какое. Одному глазу доверяй, а другим проверяй.

Торопчин в ответ улыбнулся:

— Круто берешься, Федор.

— А что?

— Ничего. Пожалуй, правильно.

Дальше пошли молча.

И только когда уже шли по конюшне вдоль длинного, чисто подметенного и посыпанного песком прохода, между выбеленными известью станками, Торопчин сказал как бы между прочим:

— А ты, Федор Васильевич, все-таки помягче с людьми обходись. Надо, чтобы народ привык к тебе. Уважения добивайся.

— Приучу скоро, — уверенно отозвался Бубенцов. — А уважения все равно не окажется раньше осени. Пока хлеб колхозникам не раздам.

— Неверно говоришь. Таких у нас немного. Поверь, Федор, что я от всей души хочу помочь тебе…

— Вот за помощь спасибо. Большое спасибо, Ваня, — Бубенцов, не дослушав, прервал Торопчина, остановился, достал кисет. — Закуривай!.. Что бы мы теперь делали, если бы ты тягло не сохранил? Хотя… Вот не будь я Федор Бубенцов, если денька на три тракторы сюда не пригоню. Я, брат, к Мишке Головину ключ подберу. Ведь он когда-то у меня в помощниках бегал. Последнего своего барана зарежу, всей МТС угощенье поставлю, а тракторы у меня будут!

Но Торопчин не разделил энтузиазма Бубенцова.

— Видишь ли, Федор Васильевич, — сказал он довольно сухо. — Мы-то справимся и без тракторов, должны справиться, раз такое трудное положение в районе, а вот другие колхозы как?