Зарубежный детектив - [24]

Фрич, кто здесь лежит?

— Та полька.

— Жена капитана Харта? — кричу сквозь ветер.

—Так точно, герр гауптман!

Я отдаю приказ возвращаться. Домбал о чем-то спрашивает, но мне не хочется ему отвечать. «Ба-ку-ла»… Не какая-нибудь там непонятная «бакула», но — Бакула. Обычная польская фамилия: «Бакула». Слово растет, гремит, бьется в мозгу. Портрет Анны Хартман, рыжеволосой купчихи с Паненской улицы, дом JYo 34 вдруг оживает. И я уже вполне отчетливо чувствую, что именно эта женщина приведет меня к самым истокам колбацких загадочных убийств.

Оглядываюсь на кладбище. Сосны маячат в снежном мареве. Больше ничего не видно.

2

Домбал!

Поручик срывается с кресла. Вся его фигура выражает крайнюю степень усталости. Он жмурит глаза, пальцами пытается поднять непослушные веки,

— Домбал, вы сейчас же поедете в Голчевицы и вызовете по телефону Краков…

— В это время? — удивляется Домбал.

— …Через час они вам должны передать то, что разыщут в милицейском досье. Часа им вполне достаточно. Скажете дежурному, что прежде всего нужно выяснить, не менял ли когда-либо Марек Бакула фамилии. Они любят такие вещи фиксировать. Ага, еще одно. Разбудите в Голчевицах местного ксендза и спросите…

— В это время?! Но инструкции запреща…

— Отстаньте, Домбал! Хорошо? Спросите священника, действительно ли в пятницу было заседание церковного комитета. Ничего больше. Если через час вы привезете мне весь этот компот, клянусь вам, что в шесть утра мы уедем домой и всю дорогу будем спать, как дети. А сейчас пришлите мне Лигензу. По дороге проверьте посты. И чтобы никто не вылезал из своих комнат.

Домбал козыряет с унылым видом. Через пять минут слышу чихание автомобильного мотора. В окне мелькает и исчезает свет фар. Лигенза входит в расстегнутом мундире. Галстук висит на его шее, как петля удавленника. Падает в кресло. Словом, он держит себя так, как обычно, когда мы остаемся наедине. Мы работаем вместе шестой год и в неслужебной обстановке называем друг друга по имени. Брудершафт — и я вспоминаю об этом не без умиления — заменила нам операционная палата, где из нас извлекали пули. Мы их получили в один и тот же день, в одну и ту же минуту. Лигенза в бедро, а я — стыдно сказать — в ягодицу.

— Ужинал?

— Какой там ужин, — Лигенза машет рукой. — Их кухарка тоже не в себе. Первое — растрепа. Второе — все время читает молитвы за спасение моей души. Третье — пугает. Ты слышал об этой комнате? — спрашивает он серьезно.

— Слыхал. Ерунда.

— Видел?

— Ничего не видел.

— А я видел.

— Глупости. Не морочь мне голову всяким бредом.

— Ну и пусть! А такой кухарке я бы дал отставку.

— Что ты видел?

Лигенза встает с кресла, затягивает галстук и застегивает мундир. Ощупывает кобуру с пистолетом.

— Всех типов проверил. Сидят по своим комнатам. Бакула слушает пластинки. Какие будут указания?

— Лигенза! Что ты видел?

— Ничего. Мне привиделось.

— Лигенза! Хорошо. Не хочешь — не говори. Но нужно, чтобы ты там посидел.

— Где?

— Там, — я показываю на потолок.

— Бред собачий…

— Приказ.

Лигенза трет лоб. Долго думает.

— Может, это человек? — спрашивает он очень тихо.

— Ты веришь в привидения?

— Нет.

— Так, значит, человек. Можешь идти. Я не выйду из этой комнаты. Здесь все слышно, — успокаиваю я сержанта, который стоит, наклонив голову, и словно прислушивается к шагам невидимого мне человека. — Пришли сюда пани Ласак.

— Послушай… Если он начнет брыкаться, то… — Лигенза кладет руку на кобуру.

— Да, — отвечаю сухо. Мне уже все равно. Я должен его иметь. Должен. Не могу больше блуждать в темноте по остывшим следам.

— Холера, а не дом! — Лигенза громко хлопает дверью.

В последнем утверждении содержится вся житейская философия сержанта, который не выносит иррационализма. Я знаю, что он предпочел бы сидеть в засаде, ехать пятьсот километров на телеге, стрелять, арестовывать, делать обыск, надевать наручники, но не красться на цыпочках в подбитых железом ботинках. Слышу его осторожные шаги наверху и легкий шорох отодвинутого стула.

— Вы меня звали?

Черная фигура пани Ласак появляется в дверях.

— Прошу меня извинить за то, что вызвал вас так поздно. Вы уже спали? — стараюсь быть вежливым.

— Этой ночью никто не уснет, — отвечает кухарка. — А чего вы еще хотите? Ваш милиционер сказал, что меня уже больше не будут тягать.

— Я вынужден вас тягать, как вы изволили выразиться, поскольку вы обманули милицию.

— О! Обманула! Я верующая католичка.

—- Возможно, пани Ласак, возможно. Но вы мне сказали, что немца после смерти видели только мельком. Милиционеру, который делал у вас обыск, вы заявили совсем другое: что вы якобы видели только, как Бакула и Фрич несли гроб. Фрич же утверждает, что застал вас здесь, в салоне, когда вы наклонились над трупом.

— Ну и что? Я их с гробом встретила на лестнице, а не в салоне.

— Неправда. Ночью вы все собрались в салоне. Вы сами сказали милиционеру.

— Не помню.

— Так я вам напомню. Первый раз вы мне сказали, что видели покойника, даже довольно точно показали, как он лежал. Головой, дескать, у кресла, ногами к камину. Припоминаете?

— Нет.

— Напомню вам еще кое-что. Вы мне сказали, что не присутствовали здесь, когда тело клали в гроб. Пани Ласак, если вы верующая католичка, зачем вы лжете?