Зарубежный детектив 1989 - [17]

— Это нелегко. Не знаю, как пьете вы, — усмехнулся Рафаэль, — а я — много. Достаточно взглянуть на меня, чтобы попять причину.

— Не понимаю, — замотал головой Янда. — Но мы здесь не для того, чтобы воспитывать вас.

— И не пытайтесь. Если вы хоть однажды были в стельку, то можете представить, что человек в такие минуты способен запомнить. Если бы мимо меня прошел скелет в джинсах и в каске, то я и на него не обратил бы внимания. Я хотел найти Марию, но ее нигде не было. Нигде. Наверное, спряталась от меня. Помню, добежал примерно до половины горы. Как оказался в заказнике, где уснул — не знаю, честное слово.

— Значит, вы не знаете, — вмешался Чап, — сразу улеглись спать или еще бродили там.

— Не знаю.

— Поэтому теоретически возможно, — продолжил Коварж и сделал паузу, ожидая взрыва, — что вы могли Залеску убить. Скажем, в полном беспамятстве. Ключ от входа в барбакан у вас был. Орудие убийства — какую-нибудь железку — могли найти. Мы пока еще не знаем, чем…

«Вот сейчас будет взрыв», — подумал он.

— Теоретически это возможно, — на удивление спокойно ответил Рафаэль. — Но фактически это полный абсурд. Я никогда не смог бы обидеть Марию. Ни в белой горячке, ни в приступе бешенства. Никогда. Это я знаю твердо. Хотя, конечно, вы не обязаны мне верить.

Никто ему не ответил.

— Я под подозрением, — усмехнулся Рафаэль. — У меня есть так называемый мотив, да? Несчастная любовь, беспробудное пьянство…

— Тот парень, с которым она, как вы говорите, любезничала, — продолжал Коварж, — работник Чехословацкого лабско-одерского пароходства Вацлав Мауэр. Он дал показания в Дечине, что перед уходом вы громко заявили, что убьете пани Залеску.

— Возможно, я говорил это много раз. Чаще всего на людях.

— Остается описать, как вы ее нашли. Можно кратко. Капитан посмотрел на часы.

Рафаэль старался быть лаконичным. Но Янде казалось, что он все видит своими глазами. Как картину.

Туманное холодное утро. Полумрак. Сзади неясно вырисовывается стена барбакана. На переднем плане — темные силуэты причудливых скульптур, созданных скульптором-самоучкой. Семь смертных грехов, вытесанных из песчаника, раскрашенных крикливыми красками, которые приглушают сумерки и туман… У постамента самой высокой скульптуры — женщина. Она лежит, уткнувшись лицом в траву. Самое яркое пятно — ее белый свитер. Самое темное — черные волосы, спутанные, рассыпавшиеся по земле. Под ними лужа, тоже темная, расплывшаяся, потому что почва в барбакане каменистая и медленно впитывает влагу. Становится светлее, и лужа краснеет. Вот ее края стали отчетливо алыми. За серой стеной загорается утренняя заря, такая же алая…

— Время? — спросил Чап. Янда вздрогнул, словно пробудился ото сна, а Седлницкий удивленно посмотрел на поручика.

— Который был час? — уточнил он.

— Не знаю, — склонил голову художник.

— В отделение вы звонили в седьмом часу. Что вы делали до этого времени?

— Не знаю.

— Оставь, Зденек, это уже не имеет значения, — вмешался Янда. — Установлено, что смерть наступила около часа ночи, то есть в то время, — он строго посмотрел на Рафаэля, — когда вы бродили на вершине горы.

— Я же говорю, что во всем виноват. Никогда себе этого не прощу.

— Это глупость, пан Седлницкий. Если вы не убивали, то ни в чем не виноваты.

— Не убивал я ее.

— Тогда кончим на этом. Ваши показания перепишем на машинке и… знаете что? Я сам привезу их на подпись. В замок. Могу вас посетить?

— Что за вопрос!

— И прошу не отлучаться надолго из замка без нашего разрешения.

Рафаэль молча кивнул.

— Я хочу спросить вас еще кое о чем. Например, о Бенеше. Не замечали вы в последнее время, что его… хм… склонность как-то проявилась? Не думаете, что он был бы способен…

— Не думаю. Хотя, понятно, поклясться не могу. — Седлницкий немного оживился. — Мне кажется, он — несчастный человек, понимаете? Не совсем нормальный, то есть не только душевно, а прежде всего физически. Не знаю, понятно ли я говорю. Те нападения, или даже страх, который он внушает, были, пожалуй, какой-то формой протеста против несправедливости природы. Я его могу понять лучше, чем кто-либо другой. У Дарека вообще странные увлечения, и всегда он перехлестывает через край. Короче, бросается из одной крайности в другую. Недавно это была йога, теперь спиритизм. Ругаю себя, — тут Рафаэль улыбнулся, — что наболтал ему… о привидениях в замке. Кое-что взял из местных легенд, что-то сам придумал. Он теперь постоянно слышит шаги по ночам, совсем из-за этого свихнулся. В полночь не высунет носа из замка. Да что из замка — из комнаты рядом с рыцарским залом, где стоит его кровать.

— Нет ли у вас каких-нибудь других подозрений? Может быть, смутных? Мы, конечно, не хотим, чтобы вы кого-то обвиняли. — Коварж поднял глаза от рисунка, который набросал в блокноте: скелет в джинсах и с каской на черепе.

Но Рафаэль только покачал головой.

— В начале допроса, — продолжил поручик, — когда рассказывали о ссоре во дворе, вы упомянули мужчину, из-за которого страдала панн Залеска. Кто это?

— Я не хотел бы говорить.

— Вы должны сказать.

— Это Гакл.

— Вы его не любите?

— Люблю, не люблю! — вспылил художник. — Негодяй, ей в подметки не годился, а она в него втрескалась. Он использовал ее в своих интересах, сделал из нее чуть ли не служанку, а потом бросил ради молодой дурочки. Это Лудвикова, моя подчиненная, и я лучше других знаю, что это за фрукт. В позапрошлом году перед самыми экзаменами ее выперли из школы за какую-то вечеринку, которая больше походила на бордель. Скандал был на весь город. Я не выдаю ничью тайну, об этом у нас знает каждый…