Зарубежные письма - [209]

На следующий день по приезде мне была вручена уже отпечатанная «программа», где были точно указаны гостиницы, часы, минуты, имена «сопровождающих» (Begleiterinnen), номера поездов, перечень мероприятии, телефоны гаражей и шоферов. Поздней в каждом городе печатался уже более подробный перечень местного «круга моей жизни», а в Мюнхене — на дорогой веленевой бумаге под пышным гербом Баварии.

Шоферов у меня было несколько — по новому на каждый день. Все — очень молодые и все (или почти все) с дворянской частицей «фон» перед своей фамилией. У одного, Фалька фон Брауна, я наконец спросила, что значит такое обилие дворян среди водителей машин. Оказывается, они были студентами разного профиля — Браун учился на ортопеда, кончал медицинский — и подрабатывали себе на жизнь. Единственным без «фона», уже среднего возраста, был господин Фукс, с которым я ездила в Баварские Альпы.

Что до «сопроводительниц», то здесь я столкнулась уже не только с частицей «фон», но и с титулом. Па первый концерт в Бонне мы должны были пойти вместе с фрейфрау фон Киари. Слово «фрейфрау» непереводимо. В новых словарях этот титул отсутствует; в старом (Павловского) он считается ближе всего к титулу баронессы. Баронский, оставшийся от феодального мира, титул был первым, заставившим меня призадуматься о том, что можно назвать не столь «экономическим», сколь «эстетическим», декоративным положением дворянства в нынешнем западном мире.

Я приехала в Бонн для фестиваля, посвященного двухсотлетию Бетховена. По нашей русской неосмотрительности (и потому еще, что наши газеты, видимо, не получили из ФРГ никаких проспектов или, получив их, сунули в корзину) я была уверена, что, приехав ко дню его рождения, 16 декабря, сразу окунусь в его музыку. II вот я ступила на боннские улицы, и яркая суета охватила меня. Днем — не продерешься в машине среди машин, вечером играют цветные огни иллюминаций, перекрывая огненные рекламы, магазины полны, все шумит, гремит, движется… Мы дома у себя привыкли к народности наших юбилеев, к участию в них всего населения, к оживлению, выплескивающемуся из домов на площади, к яркой иллюминации, — и, естественно, все боннское одушевление я приписала юбилею Бетховена. Но оказалось, что оно относится не к рождению Бетховена; оно относилось к празднику рождества. В Бонне, как и во всей Западной Европе, рождество длилось почти весь декабрь, делая праздничными не только 24 и 25 декабря, но и весь долгий канун праздника.

Судя по тем самым проспектам, которые до нас но дошли, Международный фестиваль, посвященный двухсотлетию Бетховена, захватил май, сентябрь и первую половину декабря. В течение этих трех циклов слушатели познакомились с одними из лучших оркестров, дирижеров и солистов в мире: среди оркестров — Амстердамский, Лондонский, Венский; среди дирижеров — Отто Клемперере и Герберт фон Караян, а среди солистов есть и наш Эмиль Гилельс. Но все это — не в декабре, а главным образом — в сентябрьском цикле. Мне же (к «шапочному разбору») досталось финальное исполнение Missa Solemnis в Бонне и Девятая симфония Бетховена под управлением Рафаэля Кубелика — в Мюнхене. Но хоть и жаль было пропущенного, Торжественная месса (Missa Solemnis) и прощальное исполнение Девятой были, в сущности, кульминацией всего того, что гений Бетховена хотел завещать миру. Он их писал почти одновременно, переходя в работе от создания одной к творчеству другой. Торжественная месса писалась в годы 1819–1823, а Девятая в 1822–1824. По нумерации ого работ первая помечена № 123, вторая № 125, и за ними до самой его смерти следует почти лишь несколько квартетов. Обе эти вещи, грандиозные по замыслу и звучанию, Бетховен писал глухим.

Бонн

II. Бетховен в Бонне. Missa Solemnis

1

На всех плакатах, рекламах и путеводителях к городу «Бонн» был прибавлен эпитет «бетховенский». И эго не только потому, что в Бонне родился и провел свое детство величайший композитор в мире, любимый Лениным. Чего нельзя отнять у столицы Западной Германии, так это ее старой музыкальной культуры. Музыку любили и «поощряли» духовные и светские правители города в позапрошлом веке. На окраине города стоит белый особняк, бывшая психиатрическая больница. Здесь в прошлом веке в тяжелой депрессии провел последние годы своей жизни Роберт Шуман и умер в 1856 году, а нынче открыт музей Шумана и архив Макса Регера. С Бонном связаны имена Иоганнеса Брамса, Феликса Мендельсона, Листа, замечательного квартета Иоахима, крупных музыковедов.

И сейчас в архиве Бетховена, где собраны огромные рукописные богатства, пожертвованные швейцарцем Бодмером бетховенскому музею, работают такие исследователи, как Иозеф Шмидт-Горг. Все это по праву делает Бонн своеобразным музыкальным центром, которого нельзя миновать, если хочешь знать и писать о Бетховене.

В день рождения великого музыканта — 16 декабря — мы подъехали к его Дому-музею, когда уже падали ранние зимние сумерки, в полной уверенности, что в этот день работа музея затянется и нам не пробиться будет среди посетителей. Но в холле было пустынно. Директор музея, д-р Людерс, ушел, не дождавшись нас. Другое «рождество» перетянуло его, — люди спешили разойтись пораньше, поспеть в магазины. Но хотя Дом-музей почти уже «закрывался», нам удалось сразу почувствовать его особенность, бросившуюся мне в глаза и во Франкфурте, в доме Гёте: показ бюргерского, традиционно немецкого происхождения семьи национального гения — его предков, его связи с местом рожденья. В других местах, связанных с музыкантами, — например, в венгерском имении Брунсвиков, Мартонвашаре или в моцартовской Бертрамке в Праге — чувствовалось продолжение живой жизни творца, обращенной к современникам, — в его