Зарубежная литература XX века - [130]
Писатель создает не объективный, а подчеркнуто субъективный мир, увиденный глазами одного человека, возможно, того самого «я», которое появляется в первом и последнем предложении романа. Точка зрения этого «я» ограниченна, как взгляд любого человека. Отсюда ощущение изменчивости и ненадежности изображаемого, которое еще более усугубляется отсутствием четкого представления читателя о повествователе. Роман строится так, что роль рассказчика может быть приписана разным людям (солдату, врачу, автору), а сама история нередко предстает как видение, бред больного или сон.
В романе не только многократно описываются одни и те же предметы, но постоянно повторяются схожие эпизоды. Солдат блуждает по лабиринтам города, пересекая перекрестки, как две капли воды похожие друг на друга; все время встречает мальчика в темной накидке и берете; несколько раз видит настольную клеенку в красно-белую клетку и фотографию мужчины в военной форме; неоднократно заходит в кабачок, который появляется на картине «Поражение под Рейхенфельсом», а затем оказывается на пути усталого солдата. Важную роль в романе играет первое описание кабачка, точнее, картины, его изображающей. Если до этого эпизода Роб-Грийе просто чередовал линии, связанные с солдатом и комнатой, то здесь впервые описания начинают перетекать друг в друга. Постепенно читатель теряет ощущение того, что же он видит в данный момент: настоящее кафе, заполненное обывателями и военными, картину в лакированной раме или же несколько картин, нарисованных на одну тему. Этот эпизод, как и многие другие, двоится, троится, зеркально отражается. Изображенные на картине люди – солдат, мальчик, хозяин кафе, мужчина с тростью, официантка – словно бы оживают и становятся героями романа, потом вновь возвращаются на полотно и вновь оживают.
Роб-Грийе строит повествование так, что грань между этими «переходами» оказывается совсем незаметной, как, например, в нижеследующем отрывке:
Его стакан давно уже пуст. Но он, видно, и не собирается уходить. Зала, однако, уже обезлюдела, последние посетители ушли, и хозяин, погасив большинство ламп, вышел через внутреннюю дверь. «Здесь ведь спать не положено». Позади стола с пустым стаканом на нем, позади ребенка, позади огромной витрины... все так же падают белые хлопья – все так же медленно, мерно и вертикально. Должно быть, именно это непрестанное, монотонное, неизменно падение хлопьев и созерцает солдат, оставаясь неподвижно за столом между двумя собутыльниками. В сторону окна глядит и мальчуган, сидящий прямо на полу, на переднем плане...
Первый абзац, очевидно носит повествовательный характер, что подчеркивается глагольными формами прошедшего времени и упоминанием о действиях людей. Вторая часть отрывка представляет собой описание того же кафе, но, скорее всего, уже на картине. Автор вновь упоминает о пустом стакане солдата, но рядом с ним изображает других посетителей (в предыдущем абзаце зала была безлюдной). Говоря о мальчике, он употребляет выражение «на переднем плане», используемое именно при описании картин.
Роман Роб-Грийе оказывается насквозь запутанным, наполненным вопросами, тайнами и загадками. Он напоминает детектив, что, заметим, характерно для творчества писателя. Однако в отличие от детективов его романы не дают ответов на вопросы и клубок загадок никогда не разматывается до конца. Так, даже в финале анализируемого произведения, когда в повествование вклинивается голос врача, как бы подытоживающего всю историю, предположение об его авторстве и долгожданном прояснении смысла вновь оказывается обманчивым и книга возвращается к своему началу. Читатель не имеет точного представления о том, что в изображаемом Роб-Грийе мире является реальностью, а что нет. Причем автор усугубляет его сомнения неточностью описаний одних и тех же предметов, а также фразами типа «должно быть...», употреблением театральной терминологии («план», «сцена», «персонажи» и т.д.), наконец, собственной неуверенностью в том, что и как он описывает:
Тут он [солдат] замечает, что дверь приоткрыта: дверь, коридор, дверь, передняя, дверь... Нет. Приоткрытая дверь. Коридор. Лестница. Женщина, взбегающая все выше с этажа на этаж по узкой винтовой лестнице, извивающийся спиралью серый передник. Дверь. И наконец – освещенная комната: кровать, комод, камин, письменный стол с лампой в левом углу, белый круг света. Нет. Над комодом гравюра в черной деревянной раме... Нет. Нет. Нет.
Роб-Грийе намеренно обнажает подобные места и всячески подчеркивает литературный характер изображаемого. Именно так он просит воспринимать его книгу и прямо говорит, обращаясь к читателю, что «этот рассказ – вымысел, а не свидетельство очевидца». Одновременно писатель подчеркивает, что в его книге «описана действительность неукоснительно реальная». Для Роб-Грийе между этими двумя высказываниями нет противоречия. В своем творчестве он не стремится к правдоподобию, а воссоздает реальность воображаемого, сконструированного в сознании мира. Метафорическое название его книги несет в себе этот смысл: солдат, идущий по лабиринту города, это только повод подтолкнуть читателя к движению по лабиринту авторского сознания.
