Зарождение добровольческой армии - [246]

Фотография была Нюси. На обороте карандашом нарисован крест и дата, очевидно день ее смерти.

* * *

Период после взятия Ростова добровольцами и до ухода их в Ледяной поход я помню плохо. Осталось в памяти — это была морозная зима, снежная, с большими сугробами на степи, на улицах, в садах. Помню, как приезжали с фронта на очень короткие побывки легко раненные, заболевшие. Как в тихие вечера выходили на улицу и с волнением вслушивались в доносившиеся с севера пулеметные очереди, винтовочное стрекотание, ухающие орудийные удары. Днем с холмов у Дона наблюдали южную сторону фронта. Разрывы шрапнельных снарядов в воздухе в районе станции Заречная, что за Доном, — там были белые. Такие же светлячки–искорки появлялись с комочками дыма над Батайском. Там были красные.

Как‑то вечером с ветром и с метелицей пришел озябший мой дедуган, которого я очень любил. Дедуганом я его звал потому, что настоящий мой дед умер давно, а это был брат бабушки — матери моего отца. По какой‑то своей фантазии я решил, что раз настоящего с этой стороны дедушки нет, то он мне его заменит (и заменил). Но звать его буду дедуганом. Полковник Николай Николаевич Турчанинов. Когда‑то, в молодости, нижегородский драгун. Участник какой‑то Турецкой кампании. Японской войны, но уже в составе Донского Казачьего войска, Сербско–турецкой войны, где получил орден от Сербского короля и чин поручика сербской армии. Много раз ранен. Начало Первой мировой войны застало его воинским начальником Х–района у Таганрога. В начале большевистского бунта из жидких остатков «гарнизона» (была сотня казаков) и приставших нескольких юнкеров, кадет и офицеров, что приблудились с севера, образовался «отряд», что‑то человек 30—40. Дедуган‑то их и возглавлял. Несколько недель на конях блуждали по степям, хуторам между Таганрогом и Ростовом, а затем соединились с частями Добровольческой армии, но уже с поредевшими после стычек с бандами Донбасса рядами. Дедугану было тогда уже за шестьдесят лет. Побыл он у нас сутки и поехал в Новочеркасск с частью своего отряда.

В другой раз, тоже почти ночью, пришел Леся, кузен моей мамы, морской офицер Черноморского флота. В эту же ночь и ушел. Он был в каком‑то морском отряде и спешил побывать у своих стариков, так как отпуск был до утра.

И еще в памяти остался курьезный визит. Примчался, и тоже на ночь глядя, «первый юнкер» — Володя Посохин. Так я его звал. Это он тогда утром первый появился из‑за угла в тумане. Пошептался о чем‑то с моей мамой и отправился в большой дом к бабушке (мы жили во флигеле). Оказалось, примчался он делать формальное предложение моей тете Гале. А ее‑то дома и не было. Она и Вера работали сестрами в клинике Николаевской больницы, что на границе Ростова. Раненых и больных там было полно, и домой они являлись редко.

Володя решил — раз ее нет, то он будет просить ее руки у бабушки. Как потом рассказывали, картина выглядела так: появившись перед бабушкой, бряцнул шпорами, откозырял по уставу и сразу, довольно невнятно и путано, признался в своей горячей юнкерской любви и, вообще, просил не отказать и т. д. Бабушка его молча выслушала и, когда он выдохся, спросила, когда он должен отправиться в обратный путь. Он ответил — к пяти утра, так как его небольшая группа командирована с позиции в Ростов по делам. Все, что надо, уже сделали и в пять выступают обратно на позиции.

Бабушка буквально приказала ему отправиться в комнату к дедушке, который всегда был чем‑то занят и в семейные дела вмешивался мало. Там, с помощью дедушки, раздеться (на нем была масса оружия и снаряжения), а она тем временем наполнит ванну теплой водой, чтобы он «в кои‑то веки» хорошо помылся. Ванна у бабушки в доме была добротная, наполнялась горячей водой из огромного котла, вмурованного в плите на кухне, что была рядом. А поскольку плита всегда топилась, то и горячая вода всегда была в избытке. Пока Володя, во исполнение приказа, «с истинным наслаждением», как он уже много времени спустя рассказывал, фыркал и плескался в ванне, бабушка приготовила ему чистую теплую смену белья из мужских запасов. Явившаяся из флигеля мама принялась за труску и чистку с легкой починкой всего юнкерского обмундирования, с проездкой каленым утюгом по всем швам. Дедушка, отбросив свои труды, отскоблил, просушил и вычистил сапоги. Когда Володя стал вопить, что он уже готов, ему протянули огромный бабушкин теплый капот и пригласили пожаловать к столу поужинать и выпить чаю с вишневым вареньем. После недолгих пререканий делать было нечего, и он появился в капоте — красный как рак. Увидав, что творилось в большой кухне, он, уже смеясь, уверял, что во всем его обмундировании живой пока только он сам, «других там нет никого и ничего». И, уже совсем развеселившись, утоляя голод за столом, просил только не гладить утюгами его самого, шашку и винтовку.

По окончании всех этих для него неожиданностей бабушка в присутствии дедушки и моей мамы дала ему примерно такой ответ:

— Вы, Володенька, сейчас засните на Петиной кровати часика на два–три, а потом с Богом идите, чтобы не опоздать к войску. По дороге зайдите на полчасика в больницу — это вам по пути. Там повидаете Галочку и расскажите ей, зачем вы тут прохлаждаетесь. Что она вам скажет, так и будет. Кстати, она о вас тут нам уж очень что‑то часто турусы на колесах разводит. А затем имейте в виду, что если она согласится быть вашей женой, то до конца всего этого безобразия свадьбы не будет. А когда все утихомирится, вы свое училище закончите, тогда и я, и Иван Григорьевич, и ваши родители — дадим свое благословение.