Зарисовки - [48]

– Давно никого не было, – хрипло признается он, слизав кончиком языка выступившую над губой испарину.

Обнимаю и покрываю неторопливыми поцелуями его плечи, шею, жду, когда он выдохнет и ослабит охвативший меня плотно внутри зажим. Когда бедра парня чуть расслабляются и подаются вперед, начинаю неторопливо, едва покачиваясь, двигаться, давая желанию вернуться. Неглубокими толчками, зацеловывая прикушенную в кровь нижнюю губу, все-таки добиваюсь этого. Ярик уже требовательно впивается пальцами в ягодицы, заставляя усилить размах.

– Давай, – выгибаясь, требует он. – Сильнее.

Резко отстраняюсь, удержавшись на самой кромке резко накатившего оргазма. Стянув его к краю кровати, удерживая широко разведенные ноги Ярика, прошу:

– Отдрочи себе.

Не могу оторвать взгляд от этого зрелища. Мелькающая в бешеном темпе рука, запрокинутое, занемевшее от подступающего оргазма лицо, выхлестнувшиеся перламутром дорожки семени на живот, взгляд помутневших зеленых глаз. Кончаю следом. Кровь набатным колоколом бьет в виски. По спине катятся капли пота, но я все еще не могу насмотреться на Ярослава. На это моментально просветлевшее, затянувшееся негой лицо, на приоткрытые губы, проклинающие меня горячим шепотом.

– Странная штука ненависть, – Ярик лежит на животе, кайфуя под размеренным поглаживанием. – Я тебя ненавидел дольше, чем любил. Хотя это сложнее. Любовь не требует от предмета обожания ничего. Она сама все дорисует и додумает. А вот ненависть… ненависть требует извратить все, что было, все, что есть, до неузнаваемости. Я так привык к этому, что перестал замечать. Думал – перегорело, ушло. Оказывается, нисколько. Сейчас даже острее. Мне иногда хочется убить тебя. Жестоко, кроваво. Иногда хочется влезть в душу и исковеркать все так, чтобы ты от боли загибался. А я бы смотрел на тебя и смотрел.

Я прикусываю тонкую пряную кожу под ухом, целую, дую:

– А ты не перебарщиваешь? Как-то слишком для того, что произошло давным-давно.

– А что делать, если я сначала жил любовью к тебе, а потом – ненавистью? Все прошло мимо, понимаешь? Не стало интересным.

– Я бы не хотел, чтобы ты меня ненавидел.

– А я не хотел бы тебя любить.

***

– Не приезжай сегодня, – голос Ярослава звучит буднично.

– Почему? – сжимаю руль, но так же буднично возвращаю ему.

– Я сегодня буду трахаться с доком.

– Тебе нужны новые привилегии, ты решил уязвить меня или док неотразим?

– Он нарушает хваленую медицинскую этику ради меня, мне это льстит, щекочет самолюбие, захотелось побыть богом.

– Ты сволочь.

– Тебе неприятно, больно или все равно?

– Первые два пункта.

– Это хорошо. Это весомый довод в пользу дока. Не приезжай сегодня.

Я так и сижу за рулем машины, опустив голову на скрещенные на руле руки. Это надо прекратить. Просто прекратить. Какое-то вульгарное щеголянье голой душой. Какие-то не выросшие детские обиды, но почему они так агрессивно и настойчиво грызут его нутро? Почему? Почему я не могу отказаться от этой странной игры? Он же наркоман, у него с головой не порядок. А я? Какая-то неодолимая тяга к пропасти.

Спустя четверть бутылки виски в окна наглым прожекторным светом заглядывает машина. Недовольно хлопая дверями и рыча, разрывает тишину ночи. Потом, буркнув и расшвыряв гравий на дорожке, отступает, погружая дом в тоскливое одиночество. Плотный занавес тишины рвет истерическим звонком.

Ярослав.

– Не срослось с доком? – зло хмурюсь.

Он, резко обернувшись, застывает посреди гостиной.

– Пьешь? Тоскуешь? Срослось, – он делает шаг и, прильнув, цедит в самое ухо: – Я до сих пор им пахну, чувствуешь?

– Иди в душ. Тебе налить чего-нибудь выпить?

Ярослав жестко фиксирует мою шею и впивается в губы поцелуем. Отталкиваю его от себя, но он не уступает, начинает настойчиво и лихорадочно сдирать одежду, оглаживает кожу, болезненно впечатывая поцелуи, куда получается дотянуться.

– Перестань, – вновь отшвыриваю его от себя.

Ярослав, ударившись об стену, останавливается. Медленно стягивает с себя рубашку, спускает джинсы, соскребая их с обувью и носками, и, распрямившись, идет ко мне.

Смотрю на Ярика. На всполохи волос – голова в огне. На припухшие от поцелуев губы, на россыпь мелких знаков близости на молочной коже. На острые камушки сосков, на огненную полоску, стекающую к паху. И понимаю, что проиграл, под ногами осыпалась та самая нетвердая кромка, по которой я ходил в последнее время. Поражение горькое, отдает привкусом чужого мужчины. Поражение сладкое и льется под губами расплавленным золотом, шепотом проклиная и умоляя. Под закрытыми веками всполохами кипит смесь ненависти, крепко разбавленная любовью. Вбиваюсь в стонущего Ярика, стараясь стереть с него чужой запах, пометить поверх чужих меток своими, уничтожить следы постороннего присутствия не только снаружи, но и изнутри.

Перепутав руки, ноги, мы лежим на узком диване, стараясь не скатиться с него, потому что пока мы так сочленены в единую систему жизнеобеспечения, то все правильно, понятно, решаемо. Каждый из нас боится того первого движения, которое разорвет эту стянувшую нас сеть мирной дремы, сделает уязвимыми, разомкнет клеммы и обесточит. Ярослав сильнее вжимается в мое тело, я скатываюсь из реальности в обрывки кошмарного сна. Сон, накормленный отборным страхом, заставляет дергаться и просыпаться с гулко колотящимся сердцем, сжимать еще сильнее Ярослава. Обнимаю вздрагивающее тело и шепчу слова, которые никогда не имели ко мне никакого отношения: