Зарево над Волгой - [41]

Еременко вернулся в штаб и приоткрыл дверь в комнату Иванова. Тот, склонившись к оперативной карте, над чем-то колдовал. Командующий сел рядом.

— Семен Павлович, ты произвел расчеты по плану предстоящей операции? — спросил Андрей Иванович. — Все ли тобой учтено?

Тот подтвердил: да, расчет произвел лично, учтено все до мелочей, и теперь он уверен в успехе, хотя кое-кто его уверенность не разделяет. Последние слова насторожили комфронта. Его тяжелое лицо заметно потемнело.

— Кое-кто? — переспросил Андрей Иванович.

Иванов смутился, в душе упрекнул себя, что затеял этот разговор. Взглянул на генерала — у того в глазах горели злые искорки.

— Я жду, Семен Павлович, — недобро произнес комфронт. Он подумал, что исполняющий обязанности начальника штаба фронта, наверное, не хочет назвать имя сомневающегося в успехе операции.

— Комкор 13-го танкового, — наконец разжал губы Иванов. — Говорит, что у него в корпусе мало танков, десятка три, с ними многого не добьешься. В боях корпус понес потери, но их все еще не восполнили, хотя штабники обещали…

Еременко шагнул к столику, где стояли полевые телефоны.

— Я, кажется, сейчас выдам ему… — пригрозил он.

Иванов уже знал о том, что Еременко по характеру человек грубоватый, никому в рот не глядит и не стесняется в выражениях, если дело касается фронта. Тот же генерал Москаленко, отправляя своего начальника штаба в подчинение к Андрею Ивановичу, наказал ему быть «при своем мнении», но не проявлять вспыльчивость, ибо Еременко выдаст ему «на полную катушку». Сейчас Семен Павлович заволновался и стал просить генерала не отчитывать комкора перед важной операцией.

— Я уверен, что комкор сгоряча выразил свое недовольство, — сказал Иванов. — У него и вправду мало танков, но у кого сейчас их больше? — Помолчав, он добавил: — Если он подведет нас, вы и меня накажете.

— Уговорил, — шумно вздохнул Еременко. Быстрая судорога пробежала по его лицу. — На будущее поимей в виду, Семен Павлович: если будешь защищать паникеров, я с тобой расстанусь, — уже официально добавил он.

Еременко вернулся в свою комнату и застыл у окна. Ночь таяла медленно, далеко над Волгой занималась заря, и та часть неба, где должно было появиться солнце, наливалась багряным светом. Таким вот звездным было небо и в ту ночь, когда под Москвой в боях Андрея Ивановича ранило. Его срочно отправили в госпиталь. А через несколько дней его проведал Сталин. Вошел в палату, где лежал генерал, резво. Глаза у него блестели, и весь он был напряжен, словно прибыл не в госпиталь, а на передовой рубеж.

— Ну что, товарищ Еременко, перехитрил вас Гудериан? — веско, но без упрека спросил он, садясь на стул рядом с кроватью.

— Свое он взял танками, но мы еще покажем ему, чем славен боец Красной армии, — на одном дыхании произнес Еременко. — Да и рана мне помешала, Иосиф Виссарионович. Ненависть к фашистам у меня идет от сердца, и от сердца исходят подвиги в бою, так что я спокоен: сердце у меня богатырское, как сказал врач.

Недолго продолжалась беседа вождя с полководцем. Он встал.

— Мне пора, товарищ Еременко. — Сталин тронул его за плечо. — Поправляйтесь, вы нам еще очень нужны: война набирает кровавые обороты. И как мы тут без вас? Никак нельзя!..

Размышления комфронта прервал вошедший к нему Иванов. Он кивнул на свои наручные часы.

— Пора отдавать войскам приказ наступать, — сказал он. — Как вы, Андрей Иванович?

— Отдавай, Семен Павлович, — коротко бросил Еременко.

Контрудар наносили прямо в лоб противнику. 204-я стрелковая дивизия с 254-й танковой бригадой при поддержке артиллерийской группы 64-й армии ринулись на врага в направлении к разъезду «74-й км». 13-й танковый корпус наступал на юго-запад, вдоль железной дороги, а 38-я стрелковая дивизия двигалась в западном направлении. Немцы не ожидали такого мощного и внезапного удара и, неся большие потери, стали отступать.

Передышка и впрямь оказалась короткой. Вновь разгорелись упорные бои на наших оборонительных рубежах. Тяжелая, если не критическая, обстановка сложилась на левом фланге Сталинградского фронта. 62-я армия генерала Лопатина нанесла по врагу чувствительный удар, но и сама была зажата с трех сторон и теперь вела бои, чтобы выйти из окружения. Что касается главных сил армии, то после решительной схватки с врагом они вышли на восточный берег Дона и заняли оборону на внешнем обводе. Командарм генерал Лопатин, обычно спокойный и уверенный в себе, на этот раз не мог скрыть охватившей его тревоги: противник накапливает силы и вот-вот ринется в атаку. Что оставалось делать Лопатину? Он связался со штабом фронта и попросил помочь армии резервами, заявив генералу Еременко, что армия понесла большие потери, а немцы готовятся к новому удару.

— Я не уверен, товарищ Первый, что мы выстоим.

— Без паники, командарм! — осадил его генерал Еременко.

— Дайте нам хотя бы одну стрелковую дивизию, чтобы поставить ее в заслон, — слышался в телефонной трубке басовитый голос Лопатина.

— У меня нет резервов, Антон Иванович, — смягчил свой гнев командующий. — Буду просить Ставку помочь… Ты продержись еще… — добавил он глухо.