Заре навстречу - [122]
Угрозам Самоуков не верил до сегодняшнего дня. Перед восходом солнца они поехали со старухой на покос, сгребли, скопнили остаток сена. Едут обратно, видят— в селе пожар.
А от поскотины навстречу им бежит Романова тетка, и от страху у нее зуб на зуб не попадает.
— Ой, сватушко! Не езди! Твой дом горит, и бела армия что есть никому тушить не дает… Грозятся тебя в огонь бросить.
— Кака-така бела армия? Откуда взялась?
— Тимка-палачонок привел артель. Не езди, сватушко!
Старик рассказывал спокойно, как о чужой беде, но под конец не выдержал, заплакал.
Анфиса сказала:
— Говори, тятя, всю правду! Мама не жива?
— Жива, жива! Бог миловал!
— Ну и хорошо! Лишь бы всем живыми остаться… Запрягай Бабая-то!
Заперли дверь на висячий замок. Забивать гвоздями не стали, чтобы Ерохины не услыхали. На мостик у ворот Анфиса бросила рогожу, чтобы не застучали по дереву колеса. Ефрем Никитич вывел лошадь, повел под уздцы по улице. Анфиса со старухой шли крадучись возле дома. Потом свернули в переулок и все уселись на телегу.
Вдруг старушка тихо охнула:
— Батюшки! Иконы-то я оставила! Воротиться бы, сватушко!
— Выбрались, никто не видал — и будь довольна, сватья!
— Да там мои венчальные свечки… и Фисины…
Ефрем Никитич не ответил, взмахнул вожжой, Бабай перешел на рысцу.
Так они ехали некоторое время, сворачивая из улицы в улицу, и с великим страхом приблизились наконец к выезду из города. Нарочно выбрали дорогу не трактовую, а малую, по которой ездили только угольщики да мужики на свои покосы.
И вот темный, затихший Верхний поселок остался позади, а впереди зачернел лес.
Проехали мимо заброшенного куреня, где еще недавно работали углежоги. О их работе напоминал только легкий запах пожарища.
Торная дорога кончилась. Узенький следок круто повернул влево.
Ефрем Никитич остановил лошадь и призадумался.
— А как да она уведет нас в другу сторону? Нам доехать бы за ночь хоть до Казенного бора, схоронились бы на день… Я там все места знаю, и полесовщик мне знакомый.
Старушка сказала:
— По этой дорожке как поедешь, сват, упрешься в зады Грязнухи-деревни.
— О-о! Это нам фартнуло, сватья, если так! Из Грязнухи я путь в Казенный бор знаю!
Дорога до Грязнухи была так узка, что ветки хлестали по дуге, а телега кренилась, наезжая на придорожные пеньки.
Анфиса терпела-терпела и не выдержала — застонала.
— Тятя! Шагом бы… трясет шибко!
— Нельзя, дочь, шагом! Терпи. До свету надо в Казенный лес. Ободнюем там, отдохнешь.
Восток начал светлеть. Далеко-далеко на этой светлой полосе обозначился круглый лесистый холм.
— Ох, не могу больше! — сказала Анфиса слабым голосом.
Отец не ответил, стал торопить лошадь.
— Сват, знать-то, ее схватило! Что станем делать?
— Что делать? Ехать! — ответил старик, не оборачиваясь. — Ты бы легла, Фисунька, может, легче будет.
— Чего уж легче… смерть моя!
Свекровь начала растирать ей поясницу.
— Не тронь, мамонька!.. Лучше не тронь…
Старик погонял Бабая, сидел, как истукан, не поворачивал головы. Сердце у него ломило от жалости.
Въехали в лес. Бабай пошел шагом, да и то через силу, Ефрем Никитич спрыгнул с телеги.
— Слезай-ко и ты, сватья! В гору-то ему тяжело!
Вдруг из темноты раздалось:
— Стой! Стрелять буду!
Самоуков с такой силой натянул вожжи, что Бабай попятился.
— Куда? Стой, тебе говорят!
— Стою! Стою! — повторял Самоуков. — Побойся бога. В кого хочешь палить? В старика, в старуху да в родильницу?
— Кто такие? — спросил вышедший на дорогу человек с винтовкой.
Ефрем Никитич молчал. Если это красные — хорошо, преотлично… А вдруг да беляки?
— А вы сами-то кто такие? — спросил старик.
Из-за дерева вышел второй, уставил на Самоукова наган.
— Сознавайтесь, кулачье проклятое: добро повезли хоронить? Ишь, прихрюнились, на одной лошаденке плетутся!
Самоуков так обрадовался, что долго не мог слова сказать.
— Товарищи! Бог послал!.. У меня мандат… я на платформе!
— Марш за мной! — сурово сказал первый боец. — Там разберемся, на какой ты платформе!
— Разберемся, разберемся! — поддакивал Ефрем Никитич, оживившись. — А это, на возу-то, дочь… Может, слыхали Романа Яркова? Его жена… а старуха — мать Романа… он зять мой…
Они двинулись в гору: Самоуков вел Бабая, за возом шла спотыкаясь старушка, за нею боец с винтовкой. Скоро на светлеющем небе обрисовалась ажурная деревянная вышка. На вышке стоял часовой в шинели. Избушка полесовщика в два оконца приткнулась между соснами. Витой плетень огораживал двор. Во дворе стоял тоже сплетеный из виц небольшой хлевушок.
Красноармейцы проверили документы, расспросили полесовщика о Самоукове и успокоились. Ефрем Никитич распряг Бабая, пустил его на волю. Низенький, плечистый полесовщик стал кипятить самовар, спускал в трубу вместо углей сосновые шишки.
Анфиса, сдерживая стоны, направилась в лес… свекровь остановила ее.
— Прости ты нас, Иван Матвеевич, — трясясь от волнения, говорила она полесовщику, — привезли тебе беспокойства-то… Не обессудь… Местечко бы ты нам отвел какое… Так ведь и говорится, что, мол, родить — нельзя погодить!
— Вот беда! — сказал старик, почесывая в голове. — Бани-то у меня нету-ка!
— Да хоть в хлевушок бы… в пригончик…
— Это можно.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.
В однотомник избранных произведений Ивана Ермакова (1924—1974) вошло около двух десятков сказов, написанных в разные периоды творчества писателя-тюменца. Наряду с известными сказами о солдатской службе и героизме наших воинов, о тружениках сибирской деревни в книгу включен очерк-сказ «И был на селе праздник», публикующийся впервые. Названием однотомника стали слова одного из сказов, где автор говорит о своем стремлении учиться у людей труда.
Роман-эпопея повествует о жизни и настроениях уральского казачества во второй половине XIX века в период обострения классовой борьбы в России.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В годы войны К. Лагунов был секретарем райкома комсомола на Тюменщине. Воспоминания о суровой военной поре легли в основу романа «Так было», в котором писатель сумел правдиво показать жизнь зауральской деревни тех лет, героическую, полную самопожертвования борьбу людей тыла за хлеб.