Заре навстречу - [121]

Потом сурово, бесстрашно глянул в направленное на него дуло нагана горящими черными глазами.

— Э, нет! — сказал капитан, опуская наган. — Дешево хочешь отделаться! Мы еще тебя красной звездой украсим!..

Отряд Верхнего завода выступил из Перевала последним.

Роман Ярков на минутку забежал домой — проститься: было условлено, что мать и жена уедут в Ключи.

— Это хорошо, папаша, что ты приехал как раз, говорил он тестю, — а то у меня сердце было не на месте. Забирай к себе мое семейство! Здесь им не жить. Беляки им за меня голову отъедят.

— Не поеду я, сынок, — сказала мать. — Обе-то уедем, весь дом расхитят.

— Опять за то же, мама! Черт с ним, с домом, пусть жгут, хоть с четырех углов, лишь бы вы с Фисунькой целы были.

— Ничего мне не будет! Старо мясо-то не съедят…

Анфиса сказала запальчиво:

— Ты не поедешь, и я не поеду! Что будет, то будет.

— Вот видишь, мать, — упрекнул Роман. — Поупорствуешь— под корень изведут ярковское семейство.

«Значит, не привел бог помереть в своем гнезде, как желалось», — подумала старушка и сказала тихо:

— Ваша воля, не моя… Запрягай, нето, сват, своего Бабая…

Через несколько минут Роман уже был у штаба и стал во главе своего конного батальона.

В городе все неуловимо изменилось.

Чья-то враждебная рука уже успела сорвать с забора обращение Совета с крупными словами наверху: «Мы еще придем!» Город опустел… но за запертыми воротами и дверьми особняков чудилось радостное оживление…

В зале третьего класса на станции Перевал-второй Роман увидел под стражей Зборовского, двух начальников цехов и двух мастеров Верхнего завода. «Заложников взяли», — объяснили ему.

— Пойми, товарищ Дружинин, — вполголоса стал он убеждать командира отряда, — ты на руку буржуазии играешь! Пойдут разговорчики, что, мол, красные увезли на расстрел ни в чем не повинных людей… И на кой черт таскать их за собой? Отпусти, опростай руки у охраны!

— А ты отвечаешь за них? Головой?

— Головой не поручусь, но думаю, что вреда от них немного. Более зловредные остались, только тебе на глаза не попали…

— А черт с ними, пусть все уходят! — сказал вдруг командир, махнув рукой.

Роман подошел к заложникам, которые сидели рядком на станционном деревянном диване с высокой спинкой. Увидев Романа, Зборовский надменно опустил глаза.

— Здравствуйте, Петр Игнатьевич!

Зборовский едва наклонил голову. «Обижается!» — подумал Роман.

— Петр Игнатьевич, — сказал он открытым, доверчивым тоном, — я вас знаю и думаю, вы ни с какой партией не связаны… Одним словом, идите домой, вы свободны… и вы тоже, — кивнул он остальным заложникам.

Зборовский даже порозовел от неожиданности и весь как-то потеплел. Он поднялся, но не спешил уйти.

— Это мы вам обязаны?

— Ничего не мне… Было недоразумение, оплошка…

— Вам! — сказал Зборовский, прощаясь и благодаря Романа крепким рукопожатием. Неожиданно для себя добавил — Желаю счастливо вернуться.

— Спасибо! Постараемся! — бодро ответил Роман и пошел приглядеть за погрузкой коней в теплушки.

XI

Проводив Романа, старушка и необыкновенно молчаливый Ефрем Никитич стали собирать вещи. Анфиса сидела на скамье, безучастно смотрела на эти сборы. Всегда такая энергичная, она и пальцем не шевелила сейчас. Потом, будто проснувшись, сказала:

— Куда столько набираешь, мамонька? Сесть будет некуда.

Но старушке жаль было оставлять вещи «на разграбление»: каждая ложка-плошка нажита тяжелым трудом.

— Складем, сватья, все кухонно в ящик, а ящик спустим в подпол, — говорил Самоуков, видя, что груда вещей грозит занять целый воз.

— Найдут, сват, в подполе!

— Ну, в репну яму положим да засыплем.

— Докопаются!

— Тьфу ты! — рассердился он. — Другие всего лишаются, да помалкивают, виду не подают, а ты… Поди- ка, наши кулаки Кондратовы так над золотом не трясутся, как ты над расколотым горшком!

— Богатому жаль корабля, а бедному кошеля! — о тихим упрямством твердила старуха.

— Ничего этого не надо брать! — вдруг сказала Анфиса, подымаясь с лавки. — Шубы возьмем, одежу — и только. Подумай, мамонька, может, дорогой-то нас и обчистят, об чем спорить?

— Ладно, Фисунька, будь по-твоему: шубы да одежу… одеяла, подушки… Давай ставь самовар. Попьем да поедем с богом… Самовар-то возьмем, сват? Ужели и самовар оставим?

Уселись пить чай.

Еда не шла на ум, но уезжать, не подкрепившись, было не положено.

— Пей, любезный сватушка, — угощала старушка, — чего подгорюнился? Пей!

Молчал-молчал Ефрем Никитич, покрякивал-покрякивал и наконец заявил:

— Только, бабы, мы ведь не в Ключи поедем!

— Пошто не в Ключи? А куда?

— В Ключи ехать нам никак нельзя… прямо волку в зубы угодим! Надо нам пробираться в Лысогорск, к Фене. Моя старуха, поди-ка, уж там! Не хотел я Фисуньке сказывать, поскольку она на сносях, да и пришлось! В Ключах у нас дела неважные.

В селе Ключевском еще минувшей осенью беднота разогнала кулацкий совет, выбрала свой. Самоуков стал членом Совета. Выбрали и боевую дружину.

Дружина вчера ушла, и подкулачники сразу подняли свои змеиные головы. Слетали за Кондратовыми, но приехал только старший. Люди слышали, грозился: «Самоукова живого освежуем, кожу снимем! У него зять шибко вредный и сам — вражина!»