Заразные годы - [13]

Итак, финал: Филипп уволен. Бог отомстил за Ароян. Но отчего я так доволен, таким восторгом обуян? Дела в России не ахти ведь… Но я утешен, господа: как видим, могут опротиветь они друг другу иногда. Не только нам, не только прессе, уже рехнувшейся слегка, не только телекритикессе, что обсмотрелась «Огонька»… Событье нынешней недели, что плавно движется к зиме, — «Они друг другу надоели!» Выходит, мы в своем уме.

Видать, не только мы устали от этих плясок на костях; от тех, что жирно тут блистали при всех режимах и властях, от тех, кто меньше год от года достоин прозвища Звезда…

Вот только с ними нам развода не даст никто и никогда.

Московский марш

На выборах в Мосгордуму «Единая Россия» одержала победу.

Еще я помню времена, когда — почти в другую эру! — замоскворецкая шпана дралась с таганскими, к примеру; когда сплоченною стеной, весьма далекой от идиллий, новогиреевцы войной против лефортовских ходили… Те времена прошли, увы. И я почти не верю в сказку, что, мол, любой район Москвы имел особую окраску. И политически они делились по причинам ясным: окраины в былые дни симпатизировали красным, за правых — Университет, интеллигенцией обжитый, Аэропорт, с советских лет предпочитаемый элитой, а также центр, само собой. Наш город густонаселенный был разноцветным: голубой, багряный, розовый, зеленый… Но, слава богу, есть предел. Уже давно, единством бредя, наш город радостно надел цвета российского медведя. И я, москвич, сегодня горд, что монолитно и сурово Таганка и Аэропорт, Новогиреево, Перово и Кремль — суровый господин над нашим несуразным краем — все голосуют как один. А кто «один» — мы тоже знаем.

Наш город наконец дорос до цельной, правильной элиты! Единоросс! Единоросс! В Мосдуму радостно иди ты!

Еще я помню времена, когда, посулы взяв на веру, за коммуняк была жена, а муж — за «Яблоко», к примеру; когда ходил на брата брат, крича в трагическом запале: «Продался, подлый демократ! Совсем страну разворовали!» Когда, бывало, сын и мать — она крута, и отпрыск грозен — могли и стулья поломать, решая, кто такой Рогозин. Любая русская семья делилась яростно и четко: с женой часами спорил я, на мать мою ругалась тетка… Теперь период не такой. Любые кошки стали серы. В России мир. В семье покой. Исчезли даже адюльтеры. Довольно, знаете, толочь водицу в ступе. Всем неловко. Сегодня вместе сын и дочь, сестра, сноха, кума, золовка и дед в сиянии седин (на коже — старческие пятна) — все голосуют как один. А кто «один» — и так понятно. Закрыт мучительный вопрос, и разногласия забыты. Единоросс! Единоросс! Во власть московскую иди ты!

Еще я помню времена — лет пять назад или четыре… И в организме шла война покруче даже, чем в эфире! От страсти плавясь, будто воск, ища себе единоверца, «КПРФ!» — кричал мне мозг. «Нет, СПС!» — стучало сердце. Просил желудок срочных мер и предъявлял претензий тыщу: ведь при словах «ЛДПР» он извергал любую пищу… «За НБП!» — кричала пасть, ввергая родичей в досаду, а не скажу, какая часть просила выбрать Хакамаду; и лишь седалище (на грех, ему-то слова не давалось) голосовало против всех, поскольку всех равно боялось. Но, к счастью, кончился разлад, уже почти грозивший моргом. Сегодня органы стоят стеною, как единый орган. Теперь ищите дурака — о смысле спорить, как когда-то… Сегодня сердце, и рука, глаза, и печень, и простата, и мозг — суровый исполин, весьма обрадованный этим, — все как один! А тот один — и сам из органов, заметим.

Могуч плечами, как колосс, лицом красивей Афродиты — встал над Москвой единоросс. И мы кричим ему: «Иди ты!»

Хотят и могут

Цитатой-2005 можно считать высказывание Владимира Путина после беседы с Робертом Кочаряном. «Тему „бархатной революции“ мы не обсуждали», — заметил президент России. И объяснил почему.

Поговорив немного с Кочаряном, наш президент заметил, не темня, на радость всем российским графоманам и будто бы нарочно для меня: «Армения — в едином с нами стане. Пускай враги ярятся без стыда — мы революций обсуждать не стали: вы Ленина читали, господа? Он замечал, что революций молот фигачит человеков, как котят, когда верхи как следует не могут, причем низы опять же не хотят. Совсем не в этой стадии Россия. Мы искупаем старые грехи. У нас низы хотят. Довольно сильно. И могут гармоничные верхи».

От этой идиллической картины я заторчал, как Даниэла Стил. Действительно, среди тупой рутины я это счастье как-то пропустил. В моей стране, в ее огромном теле едва струились тощие рубли; низы уже забыли, что хотели, верхи уже забыли, как могли… Не сеяли, не выплавляли стали, совокуплялись вяло и грешно, но органы обвисшие восстали, и поглядите, как оно пошло! Уже и старцев голодом не морят, и рейтинг, словно статуя, застыл… Уже верхи настолько мощно могут, что бледный Запад прикрывает тыл! И ломятся витрины магазинов, и молодежь не косит от кирзы… Разинув рты и лядвия раздвинув, лежат и стонут пылкие низы.

Поэт глядит, восторженно икая, на Родину, познавшую отца, но мнит, что ситуация такая не может продолжаться без конца. Чем чаще нас целуют, обнимают и на диванчик радостно мостят, тем нижние яснее понимают, что не совсем того они хотят! Тем чаще раздается гнусный гогот, тем чаще наблюдаем блеск слезы… Верхи все лучше могут, могут, могут — но все не то, чего хотят низы! Им требуется ласковое слово и более удобная кровать, им хочется чего-нибудь другого, они взывают: «А поцеловать?!» Потом им мало даже поцелуя, им хочется какой-то бутерброд… В недоуменье власть: «Какого