Запятнанная биография - [50]
— Что ж не заходите?
На шее на грязной тесемке болтается ключ и еще какая-то замысловатая железка.
— Все не соберусь как-то. Во время работы трудно, а после — не успеваю. Мне ездить далеко.
— Заходите сегодня. У меня есть идея насчет вас.
«Точно, Дайна права. Сейчас предложит сфотографировать среди цветов».
— Вы ведь новенькая, в коллектив еще не влились по-настоящему, а у нас чудесная агитбригада. Ездим по селам с концертами, я потом фотомонтаж делаю, не видели в конференц-зале последний материал, поездка в Кулдигский район?
— Нет.
— А сейчас новый готовлю.
«Почему у него такое красное лицо и глаза горят?»
— …Кто-то должен помочь, со всем не справлюсь, договорились?
— Хорошо.
— Значит, через часик.
— Хорошо.
— А если просьба маленькая?
Зубами из нагрудного кармана вынул черный пакет, протянул мне, как собака.
— Отнесите это в третье отделение, в пятую палату. Фотографировал одного больного, на память о пребывании. Маленький, но честный заработок. Он вам деньги даст, пять рублей, заодно и принесете.
— Как его фамилия?
— Таймень.
«Сколько здесь Тайменей. Я тоже таймень. Выброшенный на сушу».
Ходить в мужское отделение неприятно. Нужно идти по коридорам и стараться не смотреть в раскрытые двери палат, а то или окликнут, чтоб разговор дурацкий завести, или увидишь что-нибудь такое, что долго в самые неподходящие моменты будешь вспоминать жалостливо и гадливо.
Но я уже научилась не смотреть — и мимо, не обращая внимания на призывы.
— Сестричка, девушка, минуточку, — голоса молодые. Лежат без дела по два-три месяца, «дурью маются», как говорит Дайна.
Но я не случайно здесь, не только потому, что краснолицый с ластами послал.
Всю ночь падал в таз закопченный окорок, обмотанный полотенцем, и это была моя нога, и я просыпалась с падающим сердцем и не узнавала розовой комнаты в стиле кич, не понимала, где я: страх, отчаяние, белесый свет за окном. Что это? Рассвет? Значит, я опоздала на работу! Но я не могу ехать на работу, у меня теперь нет ноги.
Спасало привычное движение руки к будильнику. Три.
Узнавала комнату, рисунок обоев.
Я не могу привыкнуть к белым северным ночам, они мучают меня тоской, и ужасны эти глухие часы, я не хочу их переживать, бодрствуя. Ложусь спиной к светлому окну и вспоминаю хорошее:
И…
Снова мажут йодом фиолетово-синее, бесчувственное, мою ногу, мою душу, обматывают полотенцем, и я знаю, сейчас она упадет в таз закопченным окороком.
Я должна была прийти сюда, я ведь шла сюда, и колчерукий — случайность. Он, конечно, не совсем в уме, это красное лицо, этот напор слов, он даже не обратил внимания на ведерко с черникой.
Открыла дверь процедурной — и сразу в глаза белый, складками обвисший старческий зад. Скайдрите обернулась от плитки.
— Анит, свейке!
На зад не смотрю, спрашиваю:
— Черники хочешь?
— Нет. От нее рот черный, как у собаки.
— Скажи, в какой палате больной после ампутации?
— В восьмой, — доносится глухо со стороны зада, — в моей он палате. Вы были бы людьми, кольнули бы ему промедол.
— Когда будет нужно, тогда кольнем, — строго парирует Скайдрите, идет со шприцем к сердобольному заду, спрашивает: — Сегодня в какую?
— В левую, — отвечает плаксиво и кряхтит заранее.
— Смотри, Анит, как надо, в верхний квадрат, — зовет Скайдрите, шепотью проводит по дряблой ягодице сначала вертикально, потом вдоль, — смотри, вот сюда и перпендикулярно.
Больной хмыкнул:
— Перекрещиваешь, что ли…
Скайдрите одним движением всаживает иглу, нажала поршень, резко отняла шприц.
— Долго еще? Я устал так стоять.
— А вас никто и не просит. Стоите так, без дела. — Скайдрите отходит к столу, кладет шприц в лоток. — Прямо как перед операцией трясетесь каждый раз.
— Можно мне зайти в восьмую? — спрашиваю я.
— Зачем? Ирма Августовна не любит, дай я сама передам.
— Мне нужно, понимаешь, он из моей деревни, — соврала я.
— Только быстро, пока обед.
Уколотый ковыляет рядом, торопится уговорить, пока идем по коридору.
— Промедольчик ему на ночь обязательно нужен. Мы же не спали, как стонал. Нужно же иметь гуманность. Он человек необразованный, что спросить, не знает, стесняется. А промедольчик хорошо. Вы не можете? — заглядывает в глаза. Лицо нехорошее, несвежее, и искательность какая-то неприятная.
— Я не из этого отделения.
— Знаю, знаю, — заверяет с радостным подобострастием, — здесь такой жестокий персонал. Меня вот, например, ночью боли тоже мучают ужасно. А они не верят.
Я что-то слышала о таких, привыкших к обезболивающему, что-то глухое, запретное.
— Я могу сам зайти.
— Я не имею доступа к медикаментам.
— Ну, может, подружка, — зашептал горячо, преграждая дорогу к двери, — одну ампулочку.
«Кстати, — мелькнуло шальное, — кстати, есть же, наверное, что-то совсем легкое, просто уснуть, не дома, конечно, не у Вилмы, а уйти в лес далеко и уснуть…»
— Одну ампулочку, я заплачу!
«О Господи! И чего ты привязался! Что тебе нужно от меня!»
— Пропустите меня, пожалуйста, и перестаньте молоть ерунду, нет у меня промедола.
Он тотчас пропустил в палату, видно, истерический призвук в моем голосе подействовал. Точно. Успел пробормотать обидное:
Роман-версия «Единственная…» рассказывает о жене Сталина. Драматичное повествование на фоне тех страшных, странных и до конца непонятых лет пронизано тонкой любовной линией, всесокрушающей страстью и необыкновенной нежностью Тирана.Ольга Трифонова убедительно показывает, что домыслы о других женщинах Иосифа Виссарионовича не имеют под собой основания. В его жизни была лишь она…Это могла бы быть классическая «лав стори». Надежда Аллилуева впервые увидела его, когда ей было 12 лет, а ему 34 года. Молодой, обаятельный, эдакий кавказский джигит с героической судьбой, Сталин только что бежал из ссылки.
Роман-версия о любви Первого человека, как его называют, двадцатого столетия, создателя Теории относительности, отца атомной бомбы Альберта Эйнштейна и жены известного русского художника Маргариты Коненковой.
В новую книгу Ольги Мирошниченко вошли повести «Закон Паскаля» и «Падение».На фоне искусного переплетения производственных, бытовых, любовных, семейных мотивов писательница убедительно рисует сложные, противоречивые характеры своих героев — наших современников.
Семья — это целый мир, о котором можно слагать мифы, легенды и предания. И вот в одной семье стали появляться на свет невиданные дети. Один за одним. И все — мальчики. Автор на протяжении 15 лет вел дневник наблюдений за этой ячейкой общества. Результатом стал самодлящийся эпос, в котором быль органично переплетается с выдумкой.
Действие романа классика нидерландской литературы В. Ф. Херманса (1921–1995) происходит в мае 1940 г., в первые дни после нападения гитлеровской Германии на Нидерланды. Главный герой – прокурор, его мать – знаменитая оперная певица, брат – художник. С нападением Германии их прежней богемной жизни приходит конец. На совести героя преступление: нечаянное убийство еврейской девочки, бежавшей из Германии и вынужденной скрываться. Благодаря детективной подоплеке книга отличается напряженностью действия, сочетающейся с философскими раздумьями автора.
Жизнь Полины была похожа на сказку: обожаемая работа, родители, любимый мужчина. Но однажды всё рухнуло… Доведенная до отчаяния Полина знакомится на крыше многоэтажки со странным парнем Петей. Он работает в супермаркете, а в свободное время ходит по крышам, уговаривая девушек не совершать страшный поступок. Петя говорит, что земная жизнь временна, и жить нужно так, словно тебе дали роль в театре. Полина восхищается его хладнокровием, но она даже не представляет, кем на самом деле является Петя.
«Неконтролируемая мысль» — это сборник стихотворений и поэм о бытие, жизни и окружающем мире, содержащий в себе 51 поэтическое произведение. В каждом стихотворении заложена частица автора, которая очень точно передает состояние его души в момент написания конкретного стихотворения. Стихотворение — зеркало души, поэтому каждая его строка даёт читателю возможность понять душевное состояние поэта.
О чем этот роман? Казалось бы, это двенадцать не связанных друг с другом рассказов. Или что-то их все же объединяет? Что нас всех объединяет? Нас, русских. Водка? Кровь? Любовь! Вот, что нас всех объединяет. Несмотря на все ужасы, которые происходили в прошлом и, несомненно, произойдут в будущем. И сквозь века и сквозь столетия, одна женщина, певица поет нам эту песню. Я чувствую любовь! Поет она. И значит, любовь есть. Ты чувствуешь любовь, читатель?
События, описанные в повестях «Новомир» и «Звезда моя, вечерница», происходят в сёлах Южного Урала (Оренбуржья) в конце перестройки и начале пресловутых «реформ». Главный персонаж повести «Новомир» — пенсионер, всю жизнь проработавший механизатором, доживающий свой век в полузаброшенной нынешней деревне, но сумевший, несмотря ни на что, сохранить в себе то человеческое, что напрочь утрачено так называемыми новыми русскими. Героиня повести «Звезда моя, вечерница» встречает наконец того единственного, кого не теряла надежды найти, — свою любовь, опору, соратника по жизни, и это во времена очередной русской смуты, обрушения всего, чем жили и на что так надеялись… Новая книга известного российского прозаика, лауреата премий имени И.А. Бунина, Александра Невского, Д.Н. Мамина-Сибиряка и многих других.