Запретный лес - [43]

— Поскакушке-то моей дома надобно быть, ан нет — удрала в холмы. Взаперти ее удерживать все равно что утёныша в воду не пущать. А росла-то в Англии да во Франции, где и холмов никаких! И ладно б вокруг хахаль крутился, я б слова супротив не молвила, так у нее ж никого, одни кулики.

Дэвид спросил о Николасе Хокшоу.

— Ишь ты вопросец! — воскликнула она. — Понесло колченогого воевать, а вот где воюет да с кем, один Боженька ведает! Как ушел с Тэмом Пёрвзом три месяца назад, так от него ни слуху ни духу. Может, они в Англии, может, во Франции, а может, с самим Монтрозом, но бьюсь об заклад, он с мечом да Тэм с мушкетом в самом пекле. Хокшоу не стреножить, на месте им не сидится, скачут, аки лягухи у речки, уж кто-кто, а моя бедная сестрица норов муженька не понаслышке ведала. Катрин вся в их породу, досадно, пареньком не родилась, ходебщиком аль лудильщиком, не по ней вся эта вышивка-штопка да готовка, ежели за окошком вёдро. Она хозяюшка славная, но егоза беспамятная. Замуж бы ее поскорей отдать.

Госпожа Сэйнтсёрф много спрашивала о Вудили.

— Земля-то Хокшоу принадлежит, но народец на ней мне не по душе. Есть там слизняки, что молятся не сердцем, а чисто языком. Они за каждый грош торгуются, точно барышники в Масселборо — вечно рожи постные, зубы заговаривают, лишь бы монетой не звенеть. Старик Добби из Мёрчисона — он тут нашими делами занимается, может, наслышаны, его батюшка в свой черед у нас дела вел — с боем с них плату за землю выжимает. Николас-то на войну ушел, и все хлопоты на меня обрушились: я уж не ведаю, что у меня дома в Эмбро деется, зато Добби писульками завалил. Может, доходило до вас, хотим мы ноне усадьбу в Кроссбаскете сдать, и где мне приличного арендатора в таковской неразберихе сыскать?

Дэвид рассказал хозяйке о новостях, что слышал в Аллерском приходе.

— Чур нас! — вскричала она. — Не дай Боже, Николас с Монтрозом: сам же с Тэмом Пёрвзом на собственные земли с войной пойдет, а ежели Аргайл одержит верх, придется им славить Бога на виселице в базарный день. Ух, сэр, с тоской станем поминать последние денечки, когда, как сказано в Писании, всякий народ будет в смущение приведен. Я сама-то за Церковь, но идет молва, что и Монтроз за нее, как он это разумеет. Все ей добра желают, но от этих доброхотов деется в нашей древлей Земле обетованной сплошной беспорядок. Никогда я политикой головушку себе не забивала. Моя политика простая: я уже старуха, так и оставьте меня в покое у камелька… Сказываете, Монтроз идет на юг? Он пробивается к Англии, значит, пойдет по Аллерскому тракту. Придется мне подоткнуть юбки да защищать Калидон от Николаса и прочих: ежели хозяина в его собственный замок пущу, держать нам ответ пред Тайным советом.

Было ясно, что госпожа Сэйнтсёрф ничего против Дэвида не имеет: говорила она с ним без утайки и долго не хотела отпускать.

— Какой же вы молоденький для пастора, — сказала она ему, когда наконец пришло время прощаться. — К тому ж шибко мудреный для священника. Попы должны животом маяться, как наш мистер Фордайс, они от хворобы меньше земными бедами захвачены.

— Я бы с радостью смирился с его недугами, будь я хоть наполовину столь благостен, как он, — ответил Дэвид.

— Славно-то как молвили. Ежели мне удастся покрепче за его рясу зацепиться, то и я на небеса попаду. Но вы уж простите старуху за длинный язык. И в гости заезжайте крыжовнику отведать, как поспеет, а ежели сыщете мою озорницу в холмах, передайте, я ее дома с метлой поджидаю.

Тогда, по пути домой, Катрин так и не попалась, зато на следующий день он застал ее в Раю. Она встретила его с улыбкой, дружелюбная, как дитя:

— Вы были в Калидоне и виделись с тетей Гризельдой. Поздравляю вас с завоеванием, сэр, ибо вы покорили ее целиком и полностью и обрели еще одного друга в этой местности. Но что это за новости про господина маркиза?

Они провели весь летний день за разговорами и прогулками по полянкам между дубов, неизменно возвращаясь в свой уголок у ручья; при этом Дэвид страстно мечтал о том, чтобы солнце не опускалось: с наступлением первых сумерек Катрин должна была вернуться в Калидон. При следующей встрече они больше не упоминали о его несчастьях и о Монтрозе, а беседовали о всякой всячине: о ее детстве во Франции, ее семье, местных легендах, его учебе в Эдинбурге. Катрин стала для Дэвида не союзником, а скорее прибежищем. Гуляя с ней, он ощущал, что мир огромен и залит солнцем, все его печали забывались, он начинал думать о себе не просто как о человеке, который преодолеет все трудности, а как о посланнике Божьем с новой благой вестью для сбившегося с пути народа.

Как-то вечером он проводил взглядом Катрин, спускавшуюся через орешник к Рудской долине, и, повернув к склону Оленьего холма, увидел, что там под горку шагает мужчина, вроде бы появившийся из Меланудригилла. Это был Риверсло, и хотя их пути пересекались, фермер не остановился переброситься словечком, а на ходу приветственно помахал рукой и крикнул:

— Вам бы в Гриншил заглянуть. Поговаривают, Ричи Смэйлу надобно утешение.

Дэвид понял намек, сходил к Ричи и следующим вечером встретился с арендатором из Риверсло в пастушьей хижине.