Запретный лес - [35]

В следующее воскресение, пятого мая, кирка в Вудили была забита до отказа. На службу явился едва ли не весь приход, исключая разве что младенцев. Никогда доселе паства не казалась столь притихшей и ожидающей чего-то. В основе речи Дэвида лежала фраза «И войдут люди в расселины скал и в пропасти земли от страха Господа»[71], и пастор вложил всю душу, вещая свободно и легко, чего недоставало его более тщательно подготовленным проповедям. Самому боулдскому Воанергесу было далеко до пламенной вдохновенности, с какой Дэвид описывал, как народ Израиля обратился к запретным богам и как Всемогущий обрушил на них гнев, обрекая на смерть и изгнание. Но лишь только пришла пора сделать вывод, венчающий проповедь, он замешкался. Лица перед ним: спокойные, невозмутимые, жуткие в своем благочестии — походили на каменную стену, по которой он молотил слабеющими руками.

«Мне точно известно, — сказал он, — что в этом самом приходе стоят алтари Вааловы и что в нашем краю обетованном есть рощи, в коих почитают богов языческих, иными словами, демонов Преисподней. Не сомневайтесь, я сорву покровы с богопротивных тайн, и извлеку их на свет, и призову гнев Божий на головы всех служителей Сатаны в Вудили — неважно, с каким тщанием они блюдут обычаи церковные. Здесь и сейчас я взываю к заблудшим душам: признайтесь и покайтесь, ибо я, вооруженный мощью Господней, не остановлюсь, и горе тем, чьи сердца отягощает грех».

Но слова его точно повисли в непроницаемой тишине. Дэвид смотрел на старейшин: на мрачное бледное лицо Чейсхоупа, на постную мину ханжи Питера Пеннекука, на лукавый рот мельника Спотсвуда с непривычно сомкнутыми губами, на угрюмого Майрхоупа. Он видел, они оценили его решимость, однако взгляд их был тверже скал. Люди за ними, мужчины и женщины, старые и молодые, слушали внимательно, но казались равнодушными. Никто не плакал и не завывал, никто не трясся в благочестивом страхе, как в день проповеди боулдского священника. Неужели в кирке собрались одни невинные и его слова не касаются их? Или они столь погрязли в пороке, что в их глазах его призывы пустое сотрясание воздуха?

Старейшины поздравили его с удачной проповедью.

— Вашими устами глаголал сам дух Господний, мистер Семпилл, — сказал Чейсхоуп. — Слово Божие дошло до глубин наших душ, и надеюсь, всяк прихожанин подтвердит это.

Взглянув на бледные щеки и рыжую шевелюру фермера, Дэвид неожиданно понял все. Стояла теплая погода, но шея Эфраима Кэрда была укутана в платок, как будто он страдал от простуды. И разве это не синяки на мясистой щеке и под левым ухом?

На следующий день Дэвид решил встретиться с Амосом Ритчи, кузнецом. Узнав, что тот оправился по делам в Нижний Виндивэйз, пастор поджидал его вечером в холмах, на обратном пути оттуда. Соскучившийся по дружеской беседе священник с радостью увидел, как большой, неуклюжий Амос с мешком инструментов за плечом шагает в сумерках по косогору. Со времен снежной бури Дэвид успел крепко сдружиться с Ритчи. Он считал его человеком добропорядочным и кристально честным и знал, что в нем живет вера, пусть он иногда и пропускает богослужения. Грубоватый в речах и готовый каждую минуту вспылить, Амос обладал щедрым сердцем, помогая даже тем, кого презирал. Он не был мастером говорить красиво, но все знали его добрую душу. В деревне говаривали, что «поношениях Амоса утешения поболе, нежели в молитвах Питера Пеннекука».

Но сейчас вся дружеская прямота кузнеца, кажется, улетучилась. Завидев Дэвида, он был готов на что угодно, лишь бы избежать разговора. В глазах сквозило беспокойство, и он ускорил шаг, стоило Дэвиду присоединиться к нему.

— Как жена? — спросил пастор.

— Славно, сэр. Она нынче покрепче, надеюся, лето возвернет алость на ее щеки. — Произнося это, он смотрел куда-то вдаль.

— Мне надо посоветоваться с тобой, Амос. Мне кажется, мы настоящие друзья и я могу говорить с тобой, как с братом. Я узнал о великом зле, творящемся в нашем приходе. Что-то в Лесу заставляет людей идти против Господа. Я своими глазами видел бесчинства в канун Белтейна.

Ответа не последовало.

— Вчера ты был в кирке, Амос, и слышал мою проповедь. Вудили нужно выбрать, кому служить. Ты мой друг, и пусть ты не всегда благочестив, ты хороший христианин как на словах, так и в делах. Я взываю к твоей совести и заклинаю Христом, за тебя на крест пошедшим, рассказать мне, что тебе известно об этом смертном грехе, и назвать имена грешников.

Амос застыл как вкопанный. Опустив мешок на землю, он заглянул в глаза священнику:

— Не впутывайтеся, сэр. Внемлите моему совету — не впутывайтеся.

— Бога ради, что за глупости? — возмутился Дэвид. — Неужели и ты, мой дорогой друг, втянут в нечестие?

Кузнец побагровел.

— Чорт побери! Вот никогда я не разумел, почто вас этак в Лес тащит. Ну и ну, мистер Семпилл, зелены вы еще, не кумекаете, супротив каких владык и силищ идете. Утихомирьтеся, сэр, и ступайте сторожко. Доверьтеся Писанию, тем паче обязаны вы проповедовать, так и разите грех Словом, пущай озарятся светом души, и негоже вам драться плотским оружием, все одно не выйдет.

Он повторил совет Изобел, и у Дэвида внутри все похолодело. Что же происходит в Вудили, раз честные люди предпочитают молчать и прятаться пред лицом открытого греховодства?