Запретный дневник - [28]

Подтверждение — моя Мария. Неизвестно еще, кто к ней в большей степени приближен, а значит, и кто больше обязан ей своим выбором. Она стоит между нами, и она нас связывает. Я не имею права говорить о Нем плохо, потому что она принадлежит Ему тоже. Нехорошо отзываясь о Нем, я оскорбляю ее. Но ведь и Он в том же положении! Ты слышишь? Ты не имеешь права бесцеремонно, как Ты привык со всеми, поступать со мной, потому что она — и моя тоже. Ты себя оскорбишь, задев меня. Оскорбление умаляет. Что для Тебя недопустимо, Совершенный!

Эти мысли в виде смутных, каких-то первичных ощущений опахнули меня и исчезли, пока я стоял перед Марией голый, теребя свой поднявшийся ей навстречу пенис.

Что она все-таки думает обо мне? Ведь это очень важно! Или совсем для нее не важно? Мария глядела на меня с загадочным выражением. Растолковать его я не мог. Кто я для нее, познавшей Его? Познавшей Бога как никто? Что ей во мне и в моей нелепой любви? Ей-то, небожительнице, для чего этот глупый треугольник? Что она может найти в земных чувствах, приниженных бытовыми проблемами? И наконец, самое главное: что она находит во мне? Любовь? Да. Тогда — да. Только любовь — и все? Получается, что все. Только любовь — в ее чистом, беспримесном проявлении, ибо ни я ничего другого не хочу от нее, да и не могу получить, ни она от меня. Любовь — и это все. Но, оказывается, любовь — это и взаправду вовсе не такая малость в мироздании, и мои взаимоотношения с Ним благодаря ей, только подтверждают: любовь — это все, практически все, это главное. Любовь!

Я кончил, достреливая до ее полочки своей плазмой; неотрывно глядя ей в лицо, ощущая ее каждой складочкой своей души и шепча это волшебное слово всепрощения: Любовь!

Июль, 4

Я не могу решительно понять своей роли в Его семье. Или Он не склонен считать Ее с сыном Своей семьей? А как же тогда быть с земными семьями? Здесь Его подловить несложно по той же схеме, что я уже проделывал: коль человек — образ и подобие Божие, то и его личные связи должны быть уподоблены божественным. А значит, и семье неоткуда больше взяться, как только от Божеского образца. Итак, кто я? Любовник жены? Или приятель любовницы? Счастливый соперник Самого? Неизвестно, что обиднее. Зачем Ему это? Почему и как Он допустил меня? Вообще допустил все это? Весь трансцендентальный этот адюльтер? А может, не смог воспрепятствовать? Тогда это только лишний раз доказывает существование силы, превыше Его.

То есть, что Он не Первый в мироздании и, значит, тоже был кем-то или чем-то когда-то создан. А как же Его семя? Его Он сам спродуцировал или оно пришло к нему, как и ко мне, как некая своего рода приморди-альная субстанция Вселенной, возникшая непосредственно от любви еще в досотворенном мире?

Но уж Свою-то семью Он сам создал или она тоже так как-то сама собой образовалась? И Он как бы и не при чем? Демиург, Творец Вселенной — не при чем? А я? Ну хорошо, что могу противопоставить? Чем са-мому-то похвастаться? А вот — поди ж ты: никто ничто и звать никак — Божеский кум!

Просыпаюсь, и не верю: не может быть — вот она, моя Мария, рядом! Обнимаю ее — мою любовь, мое оправдание. Снова накатываюсь на нее сверху, и мы опять соединяемся, как бы подтверждая еще раз нашу ни от кого и ни от чего независимость. И мы принадлежим друг другу в некоем внебожественном континууме, в некоем пространстве, где еще нет Бога, и существует, быть может, только слог АУМ, а может, и вовсе ничего, кроме любви. Так мы становимся равными Ему и можем уже собой Его оценивать. Нет, пожалуй, это слишком. Ну ладно, Мария — Богородица, а я? Просто наглец. Как Он допустил вообще меня до этого? До возможности так думать о Нем, да еще и Его оценивать? Какова Его цель?

Распаленный потоком мыслей, я мастурбирую рядом с Марией, и страсть удерживает нас на этой высоте: Божественной, и иначе никак не достижимой. Я снова растворяюсь в сладостном любовном ощущении совокупления с моей Марией, и кажется, что чувственно, невыразимо словами постигаю Бога.

Июль, 10

В воскресенье мы устроили с Марией пикник, выехали на природу, к пруду. Я выбрал место в кустах, скрытое от чужих глаз, и разделся полностью. Я люблю купаться обнаженным, но в этот раз не купался: я хотел сразу соединиться с нею, для того и разоблачался, чтобы тут же совершить половой акт. Только я устроился на расстеленном полотенце с набухшим членом и придвинул к себе Марию, как услышал невдалеке шуршание кустарника. Я приподнялся на локте, и первое, что увидел в просвете между ветвями, была обнаженная женская грудь. Ее владелица стояла вполоборота ко мне, глядя куда-то в даль пруда и прикрывая глаза рукой от яркого солнца, отчего ее грудь слегка приподнималась, являя собой совершенную форму. Я замер, чувствуя впрыск адреналина в кровь: а что если она повернется и увидит меня, голого, возбужденно сжимающего в кулаке отвердевший половой член? Но она не повернулась и присела, скрывшись в зарослях. «Интересно, она там одна, или с другом, или, может быть, с подругой?» — в этот момент меня посещали разные мысли. Идея о совокупляющейся рядом голой паре занимала меня чрезвычайно.