Запретные воспоминания - [9]

– Да я ж понимаю, Владимир Николаевич, – с укоризной сказала секретарша.

– Кстати, всех касается. Постарайтесь пока удержаться от того, чтобы разнести эту чудесную новость по своим отделениям, по крайней мере пока мы сами не поймем, что именно случилось. Хорошо?

Уже покидающие кабинет заведующие отделениями что-то забурчали вразнобой, но, зная человеческую природу, особо Радецкий не обольщался. Он был уверен, что информация о том, что в кардиохирургии задушили пациентку, разнесется по больнице со скоростью огня, а затем так же стремительно вырвется за ее стены, а также выплеснется в интернет. На последней мысли он поморщился и, вздохнув, начал искать в телефонной книге нужный ему номер.

Полковник Иван Бунин, возглавляющий городское управление внутренних дел, был ему, нет, не другом, но приятелем, с которым они столкнулись лет пять назад на каком-то из официальных мероприятий и с тех пор периодически общались. До этого момента Иван Александрович к помощи Радецкого пару раз прибегал, а вот оказать обратную услугу пока повода не было. Надо же, Радецкий был искренне уверен, что и не будет, а зря. Как говаривал Плиний-старший, можно быть уверенным лишь в том, что ни в чем нельзя быть уверенным.

Трубку Бунин взял после второго гудка, что при его должности и степени занятости было сродни чуду, коротко поздоровался, выслушал четкое, по-военному, сообщение Радецкого, в сантименты впадать не стал, сообщив, что все понял и группу сейчас пришлет, после чего отключился. Видимо, и правда был занят.

Телефон тут же завибрировал снова. Радецкий бросил взгляд на экран и вздохнул – звонил тот самый директор территориального Фонда обязательного медицинского страхования, встречу с которым он пять минут назад отменил. Будучи сам фактически если не чиновником от медицины, то уж администратором точно, всех околомедицинских чинуш он терпеть не мог, считая их паразитами, присосавшимися к и так обескровленному организму российского здравоохранения.

Однако финансирование больницы зависело от мнения этих похожих на снулых рыб мужчин и женщин с пустыми, ничего не выражающими глазами. Для врачей за каждым пациентом стояла его жизненная история, полная боли, страха, волнений близких. Для чинуш – только цифры горизонтального подушевого финансирования прикрепленных лиц, если речь шла об амбулаторном звене, и КПГ с КСГ, когда речь шла о стационарах.

– Слушаю, Григорий Михайлович, – смиренно сказал Радецкий в трубку.

– Нет, это я тебя слушаю, Владимир Николаевич. Ты что, совсем охренел, что за сорок минут до назначенного тобой же времени встречу отменяешь? Это мне, что ли, надо? Это же тебя доведенные тарифы не устраивают, это же ты срыв подписания тарифного соглашения пытаешься устроить, так с какого ежа ты себе такое позволяешь?

Всех людей в своем окружении, за исключением самых-самых близких, Владимир Радецкий звал по имени-отчеству и на «вы». Это была привычка, въевшаяся в кровь с первого курса мединститута, где им, юным студентам, читали лекции по деонтологии. Панибратство он терпеть не мог и пресекал всегда жестко и бескомпромиссно.

– Вы, Григорий Михайлович, так сильно-то не напрягайтесь, – ласково сказал он, делая упор на слове «вы». – У меня, знаете ли, больница. Это хозяйство большое и довольно беспокойное. Тут много чего случиться может. Вот и случилось. У нас ЧП, из-за которого встретиться я с вами, – он снова выделил это слово, нарочито, с нажимом, – не могу. И поверьте мне, уважаемый, – последнее слово было произнесено так, что интонация полностью меняла смысл на противоположный, – вы сами потом скажете мне спасибо, что наша встреча не состоялась в запланированное время.

– Да что у вас там такое случилось-то? – с тревогой спросил голос в трубке. – Владимир Николаевич, что-то серьезное?

– Позже узнаете, мне пора идти, – ответил Радецкий и отключился.

От того, что ему предстояло, его немного знобило. Несильно, но довольно ощутимо. Убийство в больнице… Мало что могло с этим сравниться по разрушительной силе последствий. Когда это произошло? В районе семи утра сестры разносят пациентам градусники. В семь пятнадцать – семь тридцать начинается уборка палат. В восемь утра завтрак. Сейчас его тоже разносят по палатам, чтобы минимизировать общение пациентов друг с другом. Получается, что в это время Нежинская была еще жива.

После девяти утра начинается выполнение врачебных назначений. Медсестра Катя пришла в палату Нежинской, чтобы поставить капельницу, так сказала Петровская, и обнаружила старушку задушенной. К нему в кабинет Петровская прибежала в девять сорок пять, какое-то время, разумеется, ушло на переполох, значит, можно предположить, что Катя появилась в палате старушки между девятью двадцатью – девятью тридцатью пятью. И та уже была мертва.

С восьми тридцати, когда забирают посуду после завтрака, до девяти утра, когда сестры начинают выполнять предписания, есть тридцать минут, в которые в палаты никто не заходит. Ну да, убийца мог все успеть. Времени у него было с запасом. Пожалуй, эту информацию нужно будет донести до полицейских, хотя они и сами, разумеется, догадаются спросить о больничном распорядке дня.