Запретные удовольствия - [8]

Он велел водителю ждать и вошел в ворота парка, который, как обычно, пустовал. Арка ворот была новой, из природного камня. Моря оттуда не видно. Тяжелые ветки деревьев, покрытые черноватой зеленью листвы, шелестели на ветру, словно далекий прибой.

Сунсукэ решил пойти на пляж. Там, как ему сказали, они купались каждый день. Он ушёл с игровой площадки, миновал угол маленького зоопарка, где дремал, свернувшись калачиком, барсук. Резко обозначенная тень от решетки падала ему на спину. На огороженной лужайке, где срослись вместе две дзельквы, спокойно спал длинный черный кролик, не обращая внимания на жару. Сунсукэ спустился по каменной лестнице, густо заросшей травой, и увидел по другую сторону обширных зарослей кустарника океанский простор. Насколько хватало взгляда, там было лишь шевеление веток. Ветер медленно подбирался к нему. Он проворно прыгал с ветки на ветку, словно приближался какой-то маленький зверек. Самые бурные порывы ветра возникали временами, будто резвилось какое-то невидимое огромное животное. Надо всем этим царил неизменный солнечный свет, все остальные звуки тонули в нескончаемом стрекотании цикад.

По какой тропинке ему спускаться к пляжу? Далеко внизу Сунсукэ увидел сосновую рощу. Поросшая травой лестница вела вниз кружным путем. Сунсукэ купался в лучах солнца, пробивающегося через деревья, ослепленный неистовой зеленью травы, и начал ощущать, что тело покрывается потом. Лестница изгибалась. Он с трудом проделал путь до кромки узкого песчаного коридора у подножия скалы.

Там никого не было. Обессиленный стареющий писатель уселся на валун.

Гнев, и ничто иное, завел его так далеко. Ведя жизнь, какую вёл он, окруженный своей высокой репутацией, религиозным почитанием, с каким другие относились к нему, разнообразными деловыми мероприятиями, разносторонними знакомствами и тому подобными бесконечно отравляющими человеку жизнь неотъемлемыми составляющими, он обычно не чувствовал необходимости убегать от жизни. Наиболее экстремальным уходом от действительности для него было приближение к ней. Перед широким кругом знакомых Сунсукэ Хиноки играл, словно великий актер, который своим искусством заставлял тысячи зрителей чувствовать, что он близок лишь с одним из них. Это, по-видимому, было ловкое искусство, вопреки всем законам перспективы. Его не трогали ни похвалы, ни критика – он был глух ко всему. Теперь он трепетал в предвкушении наносимой обиды, жаждал, чтобы ему причинили боль; только в этом смысле Сунсукэ искал спасения своим собственным непревзойденным способом.

Однако сейчас необычно близкие волнистые просторы моря, казалось, утешали Сунсукэ. Когда море проворно и без устали пробиралось между скал, оно пропитывало его собой, втекало в его существо, моментально окрашивало его своей синевой и снова отступало прочь.

Посреди океана образовалась зыбь. Появились нежные белые брызги, словно приближалась волна. Когда она достигла мелководья и, казалось, расступилась, неожиданно возник пловец. Его тело проворно распрямило волну, сильные ноги пинали океанскую отмель по мере того, как он шел вперед.

Это был удивительно красивый молодой человек с фигурой, подобной фигуре Аполлона, отлитого в бронзе скульптором пелопонесской школы. Его тело переполняла благородная красота – колонноподобная шея, слегка покатые плечи, широкая грудь, элегантные округлые запястья, резко сужающийся крепкий торс, сильные ноги, слегка изогнутые, словно героический меч. Юноша остановился у кромки воды и, прогнувшись, стал осматривать левый локоть, который, видимо, ударил о край скалы. Отражение от волн, отступающих перед его ногами, озарило повернутый вниз профиль, словно выражение радости внезапно исподволь мелькнуло на нём. Глубокие, печальные глаза, довольно полные, свежие губы – все это составляло его необычный профиль. Восхитительная переносица вкупе со сдержанным выражением лица придавали юношеской красоте некоторую целомудренную дикость, будто он никогда не знал ничего, кроме благородных мыслей и лишений. Это, вместе с настороженным выражением темных глаз, с ровными белыми зубами, с тем, как он неспешно и неосознанно двигал запястьями, с манерой держать быстрое тело, рельефно создавало характер молодого красивого волка. «Именно! Он похож на красивого волка!»

В то же время в мягкой округлости плеч, в невинной наготе груди, в обаянии губ – во всех этих внешних чертах была какая-то загадочная, не поддающаяся определению неиспорченность, о которой упоминал Уолтер Патер [14] в связи с восхитительным рассказом тринадцатого века «Амис и Амалия», как о некой «неиспорченности раннего Ренессанса». Сунсукэ увидел признаки последнего и невообразимо таинственную и хорошо развитую эту самую «неиспорченность» в очертаниях тела юноши перед ним.

Сунсукэ Хиноки ненавидел всех молодых людей в мире. Однако эта красота помимо желания лишила его дара речи.

Обычно он имел плохую привычку тотчас же связывать красоту со счастьем; однако заткнула рот его негодованию в этом случае, по-видимому, не совершенная красота юноши, а то, что, как он предполагал, должно было бы быть его полным счастьем.