Запретная зона - [38]

Старик ел кашу, не поднимая глаз от тарелки, лежащей у него на коленях. Все, что не касалось его деревни в Северной Родезии, откуда он родом, было для него одинаково чуждо. Казалось, ему все было безразлично: и мы, Анна-Лена и я, относящиеся к «белому миру», и его собственные внуки, которые теперь принадлежали не ему, а большому городу, и вино, и то, что дочь моет посуду на кухне. Он напомнил мне одного еврейского беженца, прожившего с нами лето в Швеции. Он был так же погружен в себя, ему было так же трудно привыкнуть ко всему, что происходило вокруг.

В дверь забарабанили, жена Харри вышла из кухни.

— Харри никогда не стучит, — сказала она. — Кто бы это мог быть?

На пороге стоял какой-то мужчина. Все поздоровались с ним.

— Я иду из Секи, Харри был там сегодня днем. Он, наверное, там переночует и потом пойдет дальше на север. Не ждите его.

— Но полиция… — возразила жена.

Старик, ничего не замечая, продолжал шумно есть кашу. Анна-Лена сидела на матраце, прижав подбородок к согнутым коленям. Учитель, которого звали Шекспир Бакану, налил пришедшему вина.

— Харри найдет выход из положения. Еще неизвестно,^-ищут ли его. Где его бумаги?

Жена вытащила из-под кровати коробку для ботинок. На конверте написана фраза, сказанная когда-то Гарольдом Ласки: «Самоуважение, стимул и творческие силы — вот, что является главным следствием самоуправления».

— Нам, действительно, нужно спрятать это в более надежное место, — заметил пришедший.

Когда мы уходили, хозяйка сказала:

— Я все же надеюсь, что Харри придет сегодня ночью.

— Да, — ответил я, — нам очень хотелось бы встретиться с ним.

Старик уже заснул на своем стуле, дети — в кухне на полу, укрывшись одеялами.

Мы пошли к Джошуа, где я оставил свою машину. Между сбившимися в кучу домиками, низенькими и светлыми, вились дорожки. Многие из них сливались с широким шоссе, которое вело из Солсбери в Мозамбик, а потом исчезало в так называемом «белом мире». Я видел их еще в первый день своего пребывания в Родезии, но с противоположного конца: тогда эти извилистые велосипедные дорожки, ответвляясь от главного пути, уходили в неизвестное, в то время как наше шоссе оставалось неизменно прямым, как стрела.

Звезды висели низко над самой землей, словно искорки, поднявшиеся в небо от всех очагов, горевших в локации.

Товарный поезд с грохотом промчался к городу, который приветствовал его сверкающими огнями уличных фонарей. Ни один белый, наверное, не решится пройтись ночью пешком по центру Солсбери.

А на следующий день опять улицы будут купаться в солнечных лучах, церковные колокола звонить о примирении, а африканец стоять у резиденции премьер-министра и продавать «Санди Мейл». И, хотя это запрещено, рядом с ним, на краю тротуара, снова будет сидеть маленькая девочка и сосать свой нескончаемый леденец — маленькую деревянную палочку.

Африканский студент

На дискуссии, организованной студентами университета, я сидел рядом с Оливером Ндокони. Дискуссия была на тему: «Ответственно ли правительство за мятеж в Ньясаленде?» Сын министра юстиции и еще один белый студент отрицали это, но Теренс Рейнджер и какой-то африканец из Ньясаленда сумели убедить нас, что это было именно так. При голосовании большинство присутствующих возложили всю вину на правительство. Такую мысль не посмел бы высказать ни один член парламента.

У Оливера Ндокони широкие скулы и коротко подстриженные волосы. Он очень счастлив сегодня.

— Здесь лучше, чем где-либо. Здесь хоть учатся ставить под сомнение действия властей.

Он хотел показать несколько учебников Гуннара Мюрдаля и Бертиля Улина, и мы зашли в его комнату. На письменном столе лежала раскрытая «Зимняя сказка». Мы заговорили о предстоящей зиме.

— В следующем месяце в Басутоленде начнутся снегопады, — сказал Оливер.

— Хорошие пьесы ставят в университетском клубе? — спросил я.

— Да, иногда. Мои белые друзья с английского отделения обычно рассказывают мне обо всем. Они часто говорят, что мы можем только радоваться, что не видим всякой ерунды. Но ведь и их никто не заставляет ходить туда.

Оливер рассказал, что после дискуссии о Федерации он не смог дальше читать «Зимнюю сказку» — ведь это была выдумка, а сейчас происходят события куда важнее.

— Но ведь королеву тоже заключили в тюрьму ни за что ни про что, — попытался я возразить, — так же, как сейчас доктора Банда.

— Я не берусь сравнивать, — сказал он. — Мой дядя сидит в тюрьме, хотя я не знаю где. У нас нет никаких сведений о нем.

— Он был членом Национального конгресса?

— Нет, он был секретарем профсоюзной организации. Я думаю так же, как и он. Но я не говорю об этом вслух, а то меня могут не пустить за границу.

— Все африканские студенты — националисты? — спросил я.

— У всех либо родственники, либо друзья сидят в лагерях для заключенных, — ответил Оливер.

Затем он грустно посмотрел на пол и добавил:

— Это не вина Шекспира. А у сэра Роя, пожалуй, времени нет читать «Зимнюю сказку».

— Он, кажется, любит Стравинского, — заметил я.

— С музыкой легче. Ею разрешено заниматься. А художественная литература, когда ты полон смятения и озлоблен… Но я все же всегда с удовольствием читаю.