Запретная зона - [10]

Женщина, сидевшая рядом со мной, сказала:

— Сэр Рой Беленский — наш Георг Вашингтон.

Она вся так и сияла, щеки ее горели, на шее красовалось огромное жемчужное ожерелье. Казалось, она радовалась тому, что живет в эту историческую для Африки эпоху.

— Мы спокойно можем довериться ему, — добавила она.

— Скорее он может вполне довериться нам, — поправил ее мужчина, хозяин магазина мужского готового платья в Солсбери, с филиалами в Гвело и Ливингстоне. Когда мы приехали сюда, то были либералами, а потом были вынуждены стать реалистами.

Так, разговор за столом приобретал вполне определенное направление, служа как бы дополнительной приправой к тушеному мясу, сдобренному кэрри, острым соусом и крепким пивом.

Вскоре я понял, что значит быть «реалистом». Для реалиста африканцы — бесформенная масса, состоящая из слуг и рабочих. Реалист не видит людей, не замечает несправедливости. Он считает современное положение рас «исторически необходимым». Это его любимые словечки, он пользуется ими не задумываясь, даже когда говорит о собственной жизни.

— Романтики и безумцы есть повсюду, особенно много их в Англии, — сказал мистер Пэрди. — Но те, кто с таким успехом содействовал благополучию общества, имеют право на самые широкие привилегии, а также право определять, что такое благополучие и кто может пользоваться им. Не правда ли?

Он посмотрел на окружающих. Гости одобрительно кивали головой. В домах белых в Африке мне нередко приходилось быть свидетелем горячих дискуссий среди людей, мыслящих одинаково. Они все были согласны друг с другом. Тогда отчего же они кипятились? Против какого невидимого врага направляли стрелы своих обвинений? Против Организации Объединенных Наций, против лейбористской партии в Англии, против какого-нибудь либерала, которого один из них встретил на пассажирском пароходе, направлявшемся в Европу, против Африки, которую они не замечали? Пли они плохо думали о других, потому что плохо думали о себе? К чему эти страстные протесты, не встречающие возражений?

— После мировой войны здесь стало скучно, — заметила миссис Пэрди. — Слишком много новых лиц. А многие туземцы побывали в Индии и в Европе, научились рассуждать. Проблемы конституции… процесс демократизации — эти слова и у меня навязли в зубах. Туземцы похожи на шимпанзе, взобравшихся на стулья. Если бы они работали да помалкивали, то давно добились бы того благосостояния, о котором столько кричат. Не можем же мы без конца давать им деньги.

Один помещик, член правящей Объединенной федеральной партии, наклонился ко мне. Он изрядно выпил и искал сочувствия:

— У нас в Родезии, конечно, есть апартеид; хоть он и на пользу туземцам, мы не говорим о нем. Беда Южной Африки в том, что они слишком много болтают о вещах, которые мы считаем само собой разумеющимися.

Да, если бы Федерация не была страной хорошо поставленной пропаганды, страной, где о многом умалчивают, меня не заманили бы сюда на такой долгий срок. Я думал, что здесь царит согласие, сотрудничество между белыми и африканцами. Я не смог заставить себя улыбнуться союзнику сэра Роя.

— В Лондоне забывают, что у нас здесь жены и дети, — продолжал он. — Пусть-ка мальчики с Уайтхолла приедут сюда и займутся чайными плантациями в Ньясаленде. Посмотрим тогда, не утратят ли они вкуса к этнографическим экспериментам в области самостоятельности черных.

— Ужасно много об этом болтают, — сказала миссис Пэрди. — Если хотя бы год не говорили о расах, было бы гораздо лучше. Несколько лет тому назад все было иначе. Каждый занимался своим, и белый и туземец точно знали, что им надо делать.

— Столько говорят о пользе хороших отношений между расами. Опыт показывает, что лучше обходиться без всяких отношений, — утверждал мистер Пэрди.

Тема всем, видимо, надоела, и разговор оборвался, наступило неловкое молчание. Женщины завели негромкую беседу о новом клубе для игры в бридж, о соревнованиях по плаванию, где отличились их дети, о сыне, которому снизили балл по поведению за то, что он подложил в школьный гардероб осиное гнездо. Тогда мужчины тоже заговорили на другую тему — вспомнили состоявшееся на той неделе соревнование по крикету на старом заросшем ипподроме и танцы после соревнований под оркестр Расти Лэнгли в отеле «Скайлайн».

Абрахам подал в гостиную кофе. Заперли на ночь двери. Миссис Пэрди полулежала на диване, вытянув ноги, и опять что-то шила. Она была самой обыкновенной хозяйкой дома. Она легко примирялась со всем. Какой глупый фарс, казалось, говорила она. Люди болтают и упиваются сплетнями. Газеты врут. Вышивать, шить, присматривать за животными — вот все, что нужно, чтобы чувствовать себя прекрасно. Со слугами надо обращаться твердо, они терпеть не могут равенства.

В другой обстановке она бы нам могла нравиться. Даже тогда мы с женой чувствовали к ней некоторую симпатию.

— А как твой Абрахам, Салли? — спросила одна из дам.

— Он старательный и честный. Я могу сосчитать по пальцам, сколько раз он напился в рабочее время.

Когда миссис Пэрди хвалила слугу, было ясно, что его заслуги опа приписывает себе, но в его плохих качествах она не считает себя виновной — пороки были врожденными.