Запрещено для детей. Пятый номер - [15]

— Что чиновники тоже, что воинство

Для отчизны въ гражданскомъ кругу,

Посягать на ихъ честь и достоинство

Позволительно развѣ врагу,

Что у нихъ все занятья важнѣйшія —

И торги, и финансы, и судъ

И что служатъ все люди умнѣйшіе

И себя благородно ведутъ.

Что безъ нихъ бы невинные плакали,

Наслаждался бъ свободой злодѣй,

Что подъ часъ отъ единой каракули

Участь сотни зависитъ людей,

Что чиновникъ плохой безъ амбиціи,

Что чиновникъ не шутъ, не паяцъ,

И неслѣдъ ему безъ аммуниціи

Выбѣгать на какой-нибудь плацъ.

А ужь если есть точно желаніе

Не служить, а плясать качучу,

Есть на то и приличное званіе —

Я удерживать васъ не хочу!»

Такъ заключилась рѣчь, имѣвшая вообще на присутствующихъ вліяніе сильное, но дѣйствіе ея на Петра Иваныча было таково, что, можетъ быть, ни въ какія времена, никакая рѣчь не производила такого дѣйствія. Пораженный ею, изъ всѣхъ способностей, отпущенныхъ ему Богомъ, сохранилъ онъ только одну способность шевелить или точнѣе мямлить губами, да и то дѣлалось съ величайшимъ усиліемъ, и вообще въ ту минуту герой нашъ, страшно синій, походилъ на умирающаго, которому есть сказать нѣчто важное, но у котораго уже отнялся языкъ…

Только очутившись на улицѣ и глубоко втянувъ въ себя струю свѣжаго воздуха, почувствовалъ онъ, что еще живъ.

VIII

«Корабль, обуреваемый

Волнами — жизнь моя!

Судьбою угнетаемый,

Въ отставку подалъ я,

Не мало тутъ утрачено —

Убытокъ — и большой!

А впрочемъ предназначено

Ужь видно такъ судьбой.

И есть о чемъ печалиться,

Нашолъ чего жалѣть!

Смерть ни надъ кѣмъ не сжалится —

Всѣмъ должно умереть!

Почетныя регаліи,

Доходныя мѣста,

Награды — и такъ далѣе

Все прахъ и суета!

Мы всѣ корпимъ, стараемся,

Вдаемся въ плутовство,

Хлопочемъ, унижаемся,

А все вѣдь изъ чего?

Умремъ, такъ все останется! —

На срокъ пришли мы въ свѣтъ…

Чѣмъ дольше служба тянется,

Тѣмъ болѣе суетъ.

Успѣлъ ужь я умаяться

Въ житейскомъ мятежѣ,

Подумать приближается

Пора и о душѣ!

Ужь лучше здѣсь быть пѣшкою,

Чѣмъ душу погубить…

А, впрочемъ, что жь я мѣшкаю?

Ужь десять хочетъ бить!

Есть случай къ покровительству!

Тотчасъ же полечу

Къ его превосходительству

Ивану Кузьмичу —

Поздравлю съ имянинами…

Рѣшится, можетъ быть,

Подъ разными причинами

Блохова удалить

И мнѣ съ приличнымъ жительствомъ

Его мѣстечко дать….

Не нужно покровительствомъ

Въ нашъ вѣкъ пренебрегать!…»

© Соч. гг. Федор Достоевский, Дмитрий Васильевич Григорович, Николай Некрасов 1846

Владислав Себыла (1927—1938). Подборка стихов

автор рисунка Бушмин Макар, 5 лет (2018 г)

Марш

Ать-два-хлюп-хлюп,

Лужи-лужи-лужи-лужи.

Вдрызг — сапоги, вонь, портянки истёрты,

В латках портки — повидали немало,

Кровь ототрётся с расквашенной морды,

Бой недалёк, сорок вёрст — до привала.

Ать-два, хлюп-хлюп.

Хлюпают лужи — в пути нашем вехи,

Капельки грязи срываются с веток,

Грязь на телах запеклась, как доспехи,

Ну и вонища же — мать твою эдак!

Ать-два-хлюп-хлюп.

Врезались лямки от сумки заплечной,

Головы клонятся к земле,

Марш отступленья, марш бесконечный,

Ноги, и плечи, и спины — во мгле.

Ночь за плечами, ночь и враг,

Хлоп-хлюп-хлоп-хлюп

Нету сапог и нету ног,

Нету шагов — есть только мили,

Нету ни просек, ни дорог,

И Бога — опередили.

…Ать-два — хлюп-хлюп.

Правой да левой, левой да правой,

Челюсти — клещи, замкнуты лица,

Кожа на шее — пламень кровавый,

Сколько еще этот марш продлиться?

Ать-два-хлюп-хлюп.

Сто километров — сто шагов.

Хлоп-хлюп-хлоп-хлюп.

Топай да топай, строем да строем,

Там, за седьмою дальней горою,

Там, за борочком, там, за лесочком…

Ночь бесконечна. Нету постоя.

Ать-два-хлюп-хлюп.

Сто километров — сто шагов.

Хлоп-хлюп-хлоп-хлюп. —

Хлюп — стой! Разойдись!

Облегчись — надо, не надо, — отдых далече,

Если отлить на дорожку — шагать будет легче,

Пялься в ночь: сумрак — густой и твёрдый,

Бьёт, не даёт сделать шага,

Хватай губами воздух с полей,

Впитавший небесную влагу.

И вновь — ать-два,

Хлоп-хлюп-хлоп-хлюп.

Идём сторожко — собачья свора,

Идём, как стая злых волков.

На встречных — зыркнем хищным взором.

Ряды штыков — ряды клыков.

Ать-два-хлюп-хлюп.

Будет конец ли, будет конец ли?

Башка гвоздями и тьмой забита,

Плечи из кожи, из кожи — руки,

Только ступни из свинца отлиты.

Ать-два-хлюп-хлюп.

Братец, подвинься на узкой койке,

Дай место, что ли — так твою мать!

Ноги шагают — да пусть шагают

Ноги-ноги-спать.

Ать-два-хлюп-хлюп.

Топать так много, топать так много,

Лужи да грязь, да болото.

Дом твой просторный, к дому дорога

Снится тебе, идиоту.

Ать-два-хлюп-хлюп,

Сто километров — сто шагов,

Хлоп-хлюп-хлоп-хлюп.

Топать так много, топать так много,

Сами шагают ноги,

Ноги без туловищ, без голов,

И без сапог, без штыков и стволов.

Ать-два-хлюп-хлюп

Хлоп-хлюп-хлоп-хлюп.

Инвалид

Вихри взметнула граната. Из-под земли и бетона

Вытащили ошметки, сунули в чрево вагона.

В госпитале валялся, тихий, подобный вате,

В запахе йодоформа, средь духоты и проклятий.

В саду, средь толпы калек — кто с костылём, кто в коляске —

Радовался он жизни и солнечной тихой ласке.

Дрожали листочки, ветер дышал ароматом сада,

И щедрые чьи-то руки несли покой и прохладу.

Травинку и стебелек, цветок он любил и муху,

И каждый шелест, и стук, и шёпот — отрада для слуха.

Пусть руки-ноги гниют вдали, где-то там, над Стрыпой —

А солнечный жар — как мёд, душистая тень — под липой…