Запрещенный роман - [9]

Яхта накренилась, и Федор Филиппович едва не вылетел за борт. Сполз со скамейки на дно, подальше от греха...

Рожнов передал команду Юре, "по линии комсомола", как сказал он, усмехнувшись, и прошел к середине яхты, поближе к Леле. Поставив ногу на скамейку, он вдохнул глубоко, раскинув руки.

Вольготно разлилась здесь река -- бирюзовая вдоль борта, густая, черная, с багровыми блестками -- на стрежне. Рожнову казалось, словно он плывет сейчас в свое будущее; в будущее доктора наук, яркое, может быть, как эта река.

Рожнов взглянул из-под руки на берег.

Какими смешными отсюда кажутся приготовишки водной станции! Сидят в своей плоской лодке, как в корыте, и невпопад разбрызгивают воду. Наверное, спят и видят себя рекордсменами...

Он молча стоял около Лели.

-- Мчимся, Леля... в будущее.

Леля посмотрела вниз, на железную полоску форштевня, которая не резала -- царапала воду.

-- Скользя по поверхности? -- горько усмехнулась она.

У Рожнова было такое ощущение, будто его стукнули между глаз.

"Умница", -- с восхищением подумал он, присаживаясь и подвигаясь к ней.

Они сидели теперь "коленки к коленке", отметил Юра с тревогой.

Он был на стороне Яши, а про женскую верность все знал от отца, инженера-металлурга, который говорил, что ему верна всю жизнь лишь доменная печь...

-- Леленька! -- мягко, вполголоса позвал Рожнов.

Леля по-прежнему в упор смотрела на воду. "И зачем я поехала? -испуганно-тоскливо подумала она. -- То Климовичи, то Рожнов..."

-- Леленька, -- громче повторил Рожнов. -- Хочешь быть... моим аспирантом? -- И с торжественной ноткой в голосе добавил: -- Моим первым аспирантом!.. Ну, вот тебе моя рука.

Пряча руку за спину, Леля сказала иронически, с усмешкой, мол, все это не больше, чем пустая шутка:

-- А ты не будешь мне мешать?

Но Рожнов почувствовал -- колени ее вздрогнули.

Вода вдруг стала густо-черной; усилилась рябь. Рожнов снял с себя пиджак и, как ни противилась Леля, накинул ей на плечи. От пиджака пахнуло табаком. Сразу стало теплее.

"Почему я отношусь к нему с таким недоверием? -- вдруг спросила себя Леля, глядя на цепкие сильные руки Рожнова, обхватившие канат. -- Я зла и... субъективна, Яша же говорил. Человек создает грамматику целому народу! Созывает конференции. Его задора, энергии на всю кафедру хватит".

-- Довольно шептаться по углам! -- Отчаянный глас Юрочки прозвучал как "караул". Устыдясь своего невольного выкрика, Юрочка начал шутливо оправдываться: -- На корме -- языкознание. На носу -- языкоблудие.

-- Не качай яхту! -- прикрикнул на него Рожнов. -- Начальство вылетит!

Леля не прислушивалась к голосам.

"Яша пожалел меня... -- смятенно думала она. -- Закисну в деревне?.. А когда Оксана пожалела его -- что он сказал?.. Значит, его жалеть -унизительно. А меня -- нет? Где же логика?

Там, конечно, отыщется какая-нибудь сиротка... Выпьет и поголосить не прочь: "Несчастненький мой..."

Ты эгоист, Яша, вот что! Ты не заслуживаешь, чтобы о тебе даже думали!.. Унизил, как мог..."

За кормой поклевывала носом зеленая яхта, под тремя парусами.

-- Стопушечный фрегат! -- воскликнула Леля с усмешкой. -- Физики. Вечные победители.

Рожнов искоса наблюдал, как выплывает сбоку зеленый нос. "Вымпел на мачте. Гоночная". Зеленая корма насмешливо вильнула рулем, кто-то просипел оттуда.

-- Слабаки! Девушка, с кем вы связались?!

Рожнова обдало брызгами. "Обгонять?!"

Свирепо выкрикнув несколько команд, Рожнов оттолкнул плечом Юру, круто и умело повернул руль. Яхта вильнула к зеленой корме.

"Нако-ся, выкуси!"

Паруса "стопушечного фрегата" затрепетали, как крылья птицы, пойманной в силки. Рожнов подводил яхту ближе, ближе, -- "закрывал гонщикам ветер".

Зеленая корма бранилась люто, на все голоса.

-- Серега, пиратствуешь? -- наконец, просипел бас. -- Не по закону... Ну, отпусти душу на покаяние.

-- Федор Филиппович, дайте им удавку!..

ИЗ ЧАСТИ ВТОРОЙ

I

Может быть, на яхте Юра и простыл. Какой-то на всех стих нашел. Пели и кричали, как сумасшедшие. Рожнову как с гуся вода. А вот Юра стал заходиться в кашле. Бухал пронзительно. Не кашель, а собачий лай...

Однажды так завыл на занятиях французским языком; их вела дочь академика Родионова ядовитая Эльвира Сергеевна, которую студенты звали "мадам пардон". Эльвира надела свою модную шляпку с вырезами, которые она называла "мыслеотводами", и повела Юру в университетскую поликлинику, где установили, что у Юры воспаление легких.

Начали звонить в больницы. Мест нет.

Отец Юры, главный инженер завода, жил под Москвой, часа полтора электричкой, и Эльвира вызвала такси.

-- Пардон, Юрочка, -- сказала она. -- Ты поедешь к нам. Иначе все это может плохо кончиться...

Юра лежал в кабинете Сергея Викентьевича на раскладушке (чтоб подальше от детей, -- распорядился Сергей Викентьевич), и даже пустой кабинет наводил на него трепет...

Он бывал здесь, рылся в книжных шкафах, впервые прочитал тут письма Чаадаева в дореволюционном издании, с ятями; листал уникальные летописные своды и даже Ветхий и Новый завет.

Непонятен здесь был только алюминиевый, со вмятиной на боку, портсигар, лежавший около чернильницы. Старик, ведь, не курит...